Великий провокатор
Борис Барабанов о биографии Сергея Курехина
Авторитетный джазовый критик, обозреватель BBC Александр Кан уже описал жизнь советского музыкального андеграунда 1970-1980-х в книге "Пока не начался джаз". В ней Сергей Курехин был одним из персонажей. Новая книга целиком посвящена композитору и пианисту, с которым автора связывали долгие годы дружбы и совместной работы.
Ценители исполнительского мастерства Курехина-инструменталиста и почитатели его джазовых сочинений найдут в книге много фактического материала. Но так уж сложилось, что широкая аудитория откликается прежде всего на пароли "Поп-механика" и "Ленин-гриб". В книге Александра Кана интересно наблюдать именно за тем, как музыканту-виртуозу, глубокому эрудиту становится тесно в рамках чистого мастерства и интеллекта, как он раздвигает эти рамки все шире и шире: от игры к эксперименту, от эксперимента к стебу, от стеба к провокации, от провокации чуть ли не к террору.
Основные музыкальные и постановочные прорывы Сергей Курехин осуществил на рубеже 1980-1990-х. "Поп-механика" как художественная форма, как сложная сценическая провокация, включающая в себя все более громоздкие художественные элементы, идеально резонировала с 1980-ми, временем общественных трансформаций. "Поп-механика" демонстрировала, насколько свободной может быть мысль и фантазия, и уже поэтому была революционной. В 1990-е удивлять было все сложнее, и последние "Поп-механики", по мнению Александра Кана, отличались ощущением щемящей грусти и трагического отчаяния. Это уже был период, когда Сергей Курехин был полностью захвачен идеями своих новых товарищей — национал-большевиков.
И хотелось бы, чтобы было по-другому, но приходится признать, что история вхождения Сергея Курехина в российскую политику в силу сегодняшних обстоятельств оказывается в этой книге самой интересной. Стоит ли разделять точку зрения Бориса Гребенщикова, который считал вступление Курехина в Национал-большевистскую партию Эдуарда Лимонова одной из его радикальных художественных провокаций? Или композитор пережил серьезное внутреннее перерождение, и в виде партийного билета материализовался его патриотизм? (Патриотизм, если на то пошло, был для Курехина не только идеологией, а едва ли не физиологией: в его жизни был всего один эпизод, когда он попробовал даже не эмигрировать, а просто пожить за границей с семьей, и выдержал всего три месяца). Александр Кан объясняет уход Курехина в политический радикализм творческими причинами — желанием перенести метод безумного построения материала и его организации из области художественных поисков в политику.
Читая о том, как Курехин интегрировал новых друзей, Лимонова и Дугина, в свои артистические игры, опять-таки поневоле задумываешься о том, насколько курехинскими по сути были акции Pussy Riot, которые так же исследуют и испытывают на прочность грань между политикой и искусством. "Я не считаю акцию Pussy Riot сродни курехинским,— говорит Александр Кан в письме обозревателю "Weekend".— Он, как мне представляется, никогда не стал бы действовать столь прямолинейно, в таком откровенно лозунговом, митинговом ключе. В акции Pussy Riot искусства куда меньше, чем политики,— что нисколько не умаляет ее значимости. По резонансу и по силе воздействия на общество она, разумеется, превзошла все, что делал и что пытался делать Курехин,— это, по всей видимости, произвело бы на него сильное впечатление. Но сам он, мне кажется, действовал бы — если бы и действовал в таком плане вообще, ибо предсказать, какую позицию он занял бы в нынешнем расколе общества, очень трудно,— куда более тонко, изысканно, эстетично".