выставка ретроспектива
В Париже впервые за многие годы показали выставку, посвященную главному портретисту начала века. В жизнь сооснователя "Русских балетов" погрузился специально для "Ъ" АЛЕКСЕЙ МОКРОУСОВ.
Среди парижских друзей "Русских сезонов" Сергея Дягилева было много людей именитых, умных и эксцентричных. Жак-Эмиль Бланш (1861-1942) обладал всеми тремя качествами. Известный художник, наследник крупного состояния, он содержал салон, где собирались лучшие люди эпохи. Дружба с Марселем Прустом, вошедшая в анналы европейской культуры переписка с Жаном Кокто, портретная галерея интеллектуальных светил, которой могли бы позавидовать многие коллеги и многие музеи,— таков итог его долгой жизни.
На выставке в фонде Пьера Берже и Ива Сен-Лорана показывают множество знаменитых портретов кисти Бланша. Роден соседствует с молодым Кокто, Франсуа Мориак — с главным денди эпохи графом Робером де Монтескью, а композитор Клод Дебюсси — со знаменитой в начале века пианисткой Леонтиной Борд-Пен. Главным было, конечно, многолетнее общение с Прустом. На какое-то время их поссорит лишь дело Дрейфуса: Бланш откажется защищать его вместе с писателем. Вскоре политические разногласия уйдут на второй план. Пруст напишет предисловие к сборнику эссе Бланша, а тот оставит несколько набросков к его портрету, который украсил сейчас парижскую выставку.
Поскольку Бланш был меломаном, его увлечение проектами Дягилева оказалось неизбежным. Художник участвовал в выставках "Мира искусства" в Петербурге, был одним из спонсоров первых парижских "Сезонов". Но дягилевские меценаты и покровители множились в начале столетия подобно фигурантам уголовного дела "Оборонсервиса". Бланш занимал в списке покровителей почетное место. Он не только помогал — он рисовал людей балета.
На выставке показывают портреты Тамары Карсавиной и Вацлава Нижинского. Они сделаны в ателье художника в парижском пригороде Отей и выглядят, если не всматриваться в фон, как сценические. На полотне из библиотеки парижской Оперы танцующая Карсавина изображена в костюме из "Жар-птицы". Картина гораздо эффектнее знаменитого снимка балерины, позировавшей в 1910 году для фотографа Огюста Берта. И дело не во впечатляющей динамике. Становится понятно, как развевался подол платья, видны огромные бусы, незаметные на фотографии, да и цвет наполняет костюм новым смыслом.
В этом же интерьере изображен и Вацлав Нижинский (1911 год, частная коллекция). Бланш даже работал с ним на сцене: художник выступил либреттистом балета "Игры", поставленного Нижинским. Балет на музыку Дебюсси и с декорациями Бакста мог бы стать одним из главных событий дягилевской антрепризы (помимо Карсавиной в нем танцевала еще и Любовь Шоллар), но был принят публикой и критикой насмешливо.
Русской темы у Бланша много. На выставке показывают его портрет Стравинского 1915 года (хранится в музее Орсе) — художник оставил яркие воспоминания о скандальной премьере "Весны священной". Есть здесь и его эскиз к "Половецким танцам" в постановке Фокина — главному хиту парижского сезона 1909 года, и фотография, запечатлевшая Иду Рубинштейн в ателье Бланша. Танцовщица приняла здесь эффектную позу — рука поднята, голова наклонена, все говорит об успехе и ничто не предвещает хореографической катастрофы, в которую вскоре превратятся сценические опыты Рубинштейн.
Для выставки Бланша трудно найти более подходящее место, чем фонд Пьера Берже и Ива Сен-Лорана (он расположен в двух шагах от Театра Елисейских Полей, опрометчиво построенного Астрюком специально для дягилевской антрепризы; затея прогорела в первый же сезон, хотя само здание живо до сих пор). Интерьеры фонда известного кутюрье и его друга--соратника по личной жизни и бизнесу как нельзя лучше подходят для создания атмосферы далекой эпохи, когда балет из увлечения эстетов превращался в главного революционера искусства, крушил привычную эстетику и порождал новый язык.
Бланш оказался временным попутчиком. Как многие модные авторы, он пережил собственную славу. Навсегда оставшись верен найденной еще в молодости манере писать в салонном духе портреты художников и литераторов, он кончил жизнь едва ли не в забвении. Но оно оказалось недолгим — как обычно бывает с теми, кто попал в орбиту Дягилева.