Премьера / Театр
В Киевском театре юного зрителя на Липках сыграли премьеру чеховского "Вишневого сада". В особенности режиссерской трактовки художественного руководителя коллектива Виктора Гирича вникала ИРИНА ЧУЖИНОВА.
Согласно общепринятым представлениям, свидетельством творческой зрелости театра является наличие в его репертуаре пьес Чехова и Шекспира. Если соответствовать этому критерию, ТЮЗ на Липках и его несменный художественный лидер Виктор Гирич, несомненно, принадлежат к категории искушенных мастеров — прошлый сезон завершился постановкой комедии-феерии "Сон в летнюю ночь" великого англичанина, а в разгар нынешнего показали чеховский "Вишневый сад".
В начале спектакля на сцене царит траурный полумрак. Родовое поместье, куда возвращается из-за границы Раневская (Анжелика Гирич), завешено свежевыстиранными простынями в мещанский цветочек, загромождено ширмами с ажурными ориентальными принтами, выстелено цветастыми коврами и дорожками. Словом, сверху донизу укутано в быт, будто в саван. На заднем плане пристроена еще и небрежная драпировка в изъеденных молью гобеленах с блеклыми, выцветшими вишневыми деревьями (сценография Михаила Френкеля). В этот-то потрепанный временем шатер и врывается шумная суматошная компания — словно бродячая трупа комедиантов прибывает разыграть очередной фарс о человеческой глупости, тщеславии, меркантильности и прочих изъянах, разъедающих жизнь.
Наверное, нет смысла напоминать, что по сюжету имение это разорено, а его хозяева — безответственные банкроты, упрямо игнорирующие предложение дельца Лопахина (Александр Зиневич) вырубить вишневый сад и построить на его месте дачи. Собственно, режиссер Виктор Гирич изначально не тешит зрителей иллюзиями о том, что этот прагматический, коммерчески выгодный, но все же варварский план не будет реализован. Дряхлый сад изначально обречен — он уже давно обесценился в глазах всех героев, разглагольствующих о его красоте и уникальности. Более того, спасать этот гибнущий мир на поверку оказывается просто некому. Расточительная в любви и деньгах Раневская не в состоянии перестать кокетничать с мужчинами, картинно ревновать, ностальгировать, непринужденно болтать о чем угодно, лишь бы не думать о проблемах. Гаев (Александр Ярема), который и в пьесе инфантилен до чрезвычайности, а в спектакле вообще карикатурно беспомощен — в какой-то момент окончательно разоблачает себя, оседлав игрушечную лошадку и водрузив на голову треуголку. Неудивительно, что старый слуга Фирс (Леонид Марченко) с господами говорит строго и резко, будто с расшалившимися детьми, не знающими меры в играх и веселье.
А праздника и праздности на сцене и впрямь хоть отбавляй. Режиссер с прилежностью школьника, покрывающего страницы учебника комическими рожицами, насыщает свое сценическое повествование всевозможными трюками и интермедиями. Вот дочери Раневской — восторженно-романтичная гимназистка Аня (Катерина Савенкова) и угрюмая ключница Варя (Инна Беликова) — склонились в гостиной над "волшебным фонарем", сувениром из Парижа, а по сцене уже кружат французские матросы в тельняшках и мадемуазели в беретках. Рассказ эксцентричной гувернантки Шарлотты Ивановны (Марина Лях) о неприкаянном цирковом детстве также снабжен тематической зарисовкой. Вспомнила Раневская о брошенном друге сердца — и в распахнутом настежь книжном шкафу (в котором книг, кажется, отродясь и не было) уже сидит обнаженная пара любовников. Даже начинается спектакль с пролога, недвусмысленно объясняющего истоки влюбленности Лопахина в красавицу-барыню, много лет назад пожалевшую избитого отцом подростка и отершую платочком кровь из его расквашенного носа.
К финалу спектакля сцена пустеет. Во время действия постепенно, как осенние листья, облетает жизненная шелуха, исчезают простыни и ширмы, слуги уносят гобелены и скатывают ковры, оставляя лишь небольшой половик, на котором и жмутся друг к другу герои, замерев на своих чемоданах в ожидании поезда. Мерцает одинокая свеча Фирса, валит клубами паровозный дым, вновь кружат по кругу парижские мотыльки — будто вся жизнь проносится перед глазами в коротком и бесконечном мгновении. В общем, итог человеческой комедии получается безнадежно тривиальным, и вряд ли он мог быть иным.