Глава 34 книги Андрея Норкина "Священный долг и почетная обязанность".
"Недавно слышал, как в городке кто-то крутил нас на магнитофоне. Ребята рассказали мне подробности свадьбы, на которой играли. Дым коромыслом! И драки, и слезы, и танцы, и шманцы, и чего только не было. Однако, "гвоздем программы" был признан один прапорщик нашего полка, который, находясь в приподнятом настроении, сел прямо в торт!" 27.07.1988 г.
Поддержание приподнятого настроения – вполне понятным способом – окончательно превратилось в повседневный процесс. Возможно, этому способствовало продолжающееся "безвластие", в полку по-прежнему отсутствовали командир и начальник штаба, их заменяли и.о. Более того, на новое место службы засобирался и замполит, но его все-таки не отпускали до тех пор, пока в часть не прибыло новое руководство. Произошло это в конце июля – начале августа. С интервалом в несколько дней новым командиром полка стал подполковник Ухов, а новым начальником штаба – майор Кашин. Оба они первое время жили в городе, в гостинице, потому что в городке, по каким-то причинам, квартиры для них были еще не готовы.
Ремонт офицерских квартир входил в прямые, хотя и негласные, обязанности личного состава. Курировал процесс, как правило, заместитель командира полка по вооружению подполковник Жильцов, большущий усатый дядька, который как огня боялся своей жены, женщины не менее выдающихся габаритов, хотя и без усов. Она совершенно не придавала значения военной субординации. Могла заявиться в городок вместе с кем-нибудь из детей, (а в этой семье детей было на удивление много — то ли пять, то ли семь человек!) найти мужа, схватить его за грудки и начать громогласно выговаривать, что там-то и там-то течет крыша, а там-то и там-то до сих пор не прошлись краской во второй раз. Замповооружению тряс головой, стараясь как можно быстрее согласиться с предъявленными ему претензиями и прекратить публичную экзекуцию. Думаю, на самом деле, его жена и отвечала за эту часть быта полкового военного городка. На разводе – почти как в фильме "Операция "Ы" — следовала команда: столько-то бойцов из такого-то подразделения отправить на такой-то объект. Плюс к этому, многие офицеры выписывали одного-двух человек по собственной надобности. Некоторые — в будние дни, мои начальники – по выходным. Я, например, несколько воскресений подряд провел на крыше гаража майора Ларцева, которую мы заливали какой-то гадостью, напоминающей битум.
Пока новые начальники жили в Кутаиси, каждое утро за ними отправлялся персональный автомобиль. Штатным водителем командира служил какой-то сержант из Литвы, фамилии его я уже не помню. В этот момент он как раз находился в отпуске, поэтому обязанность возложили на Витьку Хорьковского, очередного житомирца.
Хорек славился в полку своим удивительным аппетитом. Причем в данном случае это следует понимать и как любовь к пище, и как пристрастие к представительницам слабого пола. В идеале, обе эти "любови" должны были объединяться в единое целое.
Кстати, это, на первый взгляд, трудноисполнимое условие, претворялось в жизнь без особого труда. В таких случаях необходимо было обращаться к своеобразным, я бы сказал, "маркитанткам" — в негативном, приписываемом этому слову, значении. Одна из таких барышень, по имени Света, проживала в городке на первом этаже, что представляло дополнительные удобства ее посетителям. Однажды, Хорек решил пообедать у Светы, но по каким-то причинам задержался с началом визита, упустив, как выяснилось, свой шанс. Как рассказывал потом сам виновник этого "облома", водитель упоминавшейся мною штабной "колбасы" Сашка Слюсарев, он сидел у открытого окошка и покуривал, ожидая, когда на кухне закончится процесс приготовления чего-то сытного и обильного. В какой-то момент, отвлекшись от романтического лицезрения луны, Слюсарев увидел торчащий из травы зад, который медленно приближался к дому. Остановившись в паре метров от окошка, зад спрятался, а на его месте появилась голова Хорька.
— Света! – свистящим шепотом начал завывать Хорек. — Свееетааа!
Реакция Слюсарева не заставила себя долго ждать. После третьего, сдвоенного, вызова – "Света, Света!", он высунулся из окна по пояс и гаркнул изо всех сил:
— А ну, пшол на х...й отсюда!!!
По его словам, последовавшее отступление Хорька напоминало бегство ящерки от какого-нибудь грозного хищника: никого не видно, только заметно, как трава шевелится все дальше и дальше от места событий. Хорек потом все отрицал, конечно, но ему никто не поверил. Во-первых, потому что он вообще любил заливать по любому поводу, так что веры ему никакой не было, а во-вторых, потому что славой человека исключительной честности пользовался в нашей компании другой Витька – Траповский.
Трап был удивительным человеком. Он, не то чтобы не врал, он просто не видел смысла в том, чтобы что-то придумывать. Изъяснялся он столь лаконично, что незнакомые с ним люди часто делали ошибочный вывод, приписывая Витьке доведенную до состояния идеала интеллигентность. На самом деле, по сравнению с Трапом, Эллочка-людоедка выглядела настоящим Цицероном. Для выражения любой мысли ему хватало двух слов: междометия "Ну" — с вопросительным или восклицательным знаком – и глагола: "Еб...т". Почти всегда с вопросительной интонацией. Приведу пример. Когда Трапа отправили в незапланированный отпуск хоронить отца (у многих моих друзей семьи был неполными из-за разводов родителей), он ухитрился за эти несколько дней еще и жениться. На вопрос: "Ты что, правда, женился?" — он отвечал: "Ну!" А на проясняющее: "Как же так – и свадьба, и похороны?", следовало безапелляционное: "Еб...т?"
Высшим проявлением жизненной индифферентности Траповского все единогласно считали историю, приключившуюся с ним однажды во время наряда по КПП. Днем он позвонил мне в кабинет.
— Нор?
— Я.
— Приходи хавать!
— К тебе приходить, на КПП? – спросил я. Мы вроде ничего не планировали, поэтому я и удивился.
— Ну!
— А чего там у тебя, много? – опять спросил я. — Ребят звать?
— Ну! – снова буркнул Витька и повесил трубку.
На обед мы – человек шесть – отправились на главный полковой КПП. У Трапа там была, как принято говорить, "накрыта поляна": на столе лежали хлеб, колбаса, газировка, фрукты, зелень. Обрадованные этим неожиданным изобилием мы накинулись на угощение. Темп по традиции задавал Хорек.
— А откуда это все? – спросил Мороз, уже после того, как с набитыми животами мы развалились на затянутых дерматином диванчиках в комнате отдыха.
— Из магазина, — вполне логично ответил Трап, но это не удовлетворило интерес собравшихся.
— А чего, перевод был, что ли? – сказал Ерошенко. На лице нашего полкового почтальона появилось легкое сомнение. Он явно не помнил, чтобы приносил Траповскому извещение.
— Не, — Траповский по-прежнему был немногословен.
— Так откуда ты бабки-то взял? — тут уж и я не удержался от вопроса. Хотя и предполагал, каким будет ответ.
— Еб...т? – Трап, похоже, и сам уже был не рад тому, что позвал нас всех разделить с ним эту трапезу. Но теперь остановить допрос было уже невозможно. На него насели все сразу и, в конце концов, наш сфинкс сдался.
— Голубой приходил.
Повисла пауза. Каждый из нас пытался понять, что он только что услышал. То, что по ночам на первый КПП иногда приходил проживавший через дорогу гомосексуалист, очевидно, один из самых несчастных жителей Кутаиси, (думаю, причины его несчастий вполне понятны) всем было хорошо известно. Но смысл витькиных слов пока от нас ускользал.
— Зачем приходил? — Мороз задал дурацкий вопрос. Все знали, что ночной посетитель предлагал дежурным заняться с ним, в качестве "принимающей стороны", оральным сексом. До сих пор я ни разу не слышал о том, чтобы его просьбы увенчались успехом.
— Еб...т? – опять риторически спросил нас Траповский.
— Ну… Да! – как-то неуверенно подтвердил Олег.
— Так это… В рот просил, — разъяснил ему Витька.
Ерошенко как-то по-женски, срывающимся голосом, выдохнул:
— Так ты чего, ему в рот дал?
— Ну! А бабки-то откуда? – наш приятель, очевидно, было расстроен и общей непонятливостью и отсутствием ярко выраженной благодарности.
— Бл...ь, — сквозь зубы процедил Хорек и выбежал из комнаты на улицу. Блевать. Со своей всеядностью – во всех смыслах – он ухитрялся сочетать гипертрофированную брезгливость. Всех остальных подробности ночного заработка Траповского нисколько не оскорбили и не расстроили. Наоборот! Авторитет нашего друга как человека, которого ничто не может выбить из колеи, под раскаты хохота, взлетел на дополнительную высоту.