Премьера / Документалистика
В киевском кинотеатре "Кинопанорама" состоялась премьера документальной ленты Александра Балагуры "Время жизни объекта в кадре". Картина, рекламируемая как авторский экспериментальный фильм, весьма озадачила АЛЕКСАНДРА ГУСЕВА.
Окружающая нас реальность так и просится на пленку, но несмотря на это, документальные фильмы сейчас практически не появляются ни на телевидении, ни тем более в украинском прокате. Так что премьеру ленты Александра Балагуры "Время жизни объекта в кадре" ожидали с большим нетерпением. Некоторое волнение возникает в первые же минуты просмотра — голос режиссера за кадром предупреждает зрителей — то, что им предстоит увидеть, это "фильм о неснятом фильме". Честность автора достойна похвалы — действительно, "Время жизни объекта в кадре" воспринимается не как законченное произведение, а как набор этюдов, зарисовок и черновиков к картине, которая еще только складывается в подсознании режиссера — настолько туманно все, что происходит на экране. Можно предположить, что фильм посвящен поискам утраченного времени — на это намекает и сам автор, констатируя в том же закадровом монологе, что "за последние 15-20 лет в нашей жизни что-то необратимо изменилось, но мы при этом будто ничего не заметили".
Однако больше изумляет то, что за последние годы некоторые режиссеры, кажется, разучились связно излагать свои мысли. Вот и во "Времени жизни..." намек на сюжет возникает лишь тогда, когда один из героев фильма — фотограф Александр Чекменев — предпринимает попытки найти молодую нищенку со своего старого снимка. Фото сделано на рынке — девушка мирно спит под прилавком, словно олицетворяя доверчивость и уязвимость. Подробности ее страшной судьбы авторы поясняют лишь на 40-й минуте двухчасовой ленты, и после этого зрителю остается лишь растерянно фиксировать некие образы. Они навеяны "Ностальгией" и "Зеркалом" Андрея Тарковского и усиливают ощущение тоски по ушедшим годам и утраченной родине. Также зритель выслушивает навязчиво повторяющиеся сентенции интеллектуалов, которым, как выясняется на протяжении картины, в общем-то, и сказать особо нечего. Причем не только в Украине, где представители киевской богемы соревнуются, высказывая высокопарную чепуху ("обычно люди идут на рынок за килькой, а мы — за образами"), но и за границей, где автор встречается с итальянскими поэтами, чьи представления об искусстве не сделали бы чести и первокурснику филфака ("Данте считал, что конец света наступит через 500 лет — значит, мы для него являемся научной фантастикой").
Невыразительные описания, абстрактные разглагольствования, обрывочные, возникающие в неожиданных местах воспоминания то о смерти Брежнева, то о взрыве на Чернобыльской АЭС, постоянное ворчание героев о развалившейся стране — все это заставляет предположить, что подлинная драма, о которой повествует лента, заключается не в смене эпох, а в человеческой неспособности осмыслить время и подобрать нужные слова для выражения мыслей. Увлеченные болтовней герои воспринимаются как пассивно ожидающие решения своей участи свидетели истории, а их словоохотливость оказывается тождественной обреченному безмолвию девушки на фотографии. Впрочем, ее молчание куда честнее.