Выставка авангард
В ГМИИ имени Пушкина открылась выставка "У времени в плену", первая ретроспектива немецкого художника Эриха Борхерта (1907-1944), учившегося в "Баухаусе", попавшего в плен идеологических иллюзий и погибшего в Карагандинском пересыльном лагере. Графику, сохранившуюся в семье художника, рассматривала АННА ТОЛСТОВА.
Эрих Борхерт учился в "Баухаусе" у Пауля Клее, Василия Кандинского, Оскара Шлеммера и Лионеля Файнингера, и видно, что прилежно учился. Промышленные районы и рабочие окраины, выстроенные по принципам файнингеровской композиции, у него порой совсем уплощаются, складываясь в клеевские "квадраты и крючочки", их обитатели по-шлеммеровски круглоголовы и будто надуты гелием, и все подчас окрашивается в совершенно "кандинские", одухотворенные цвета. А еще Борхерт духом и сердцем ученик Георга (Жоржа) Гросса — это его антивоенный, антибуржуазный и антифашистский пафос сквозит буквально в каждом листе молодого художника, с 1928 года состоявшего в коммунистической ячейке при "Баухаусе". В общем, ничего хорошего на родине его, такого коммунистического и, как вскоре выяснится, "дегенеративного", не ждало, и было логично, что в 1930-м Борхерт по рекомендации своих учителей поехал в СССР.
Поехал, чтобы работать в "Малярстрое", оформлять интерьеры советских заводов, институтов, домов культуры и кинотеатров по последнему слову баухаусовского цветоведения, влюбиться в коллегу-художницу, завести семью, получить советское гражданство. И рисовать на досуге — акварелью, карандашом, тушью: обличать нацизм, высмеивать толстопузых буржуинов, сочувствовать выходящим на митинги протеста голодным и измученным рабочим и — в конце концов, он был очень молод — любоваться упругими телами спортсменок и пляжниц. Всем — темами, стилем, тоской по монументальной форме, а каждая акварелька с рабочей демонстрацией нарисована как бы с прицелом в будущем стать фреской — он был так близок нашим ОСТу и "Кругу художников". И даже, кажется, превосходил наших в плане идейности — тут ни грана конъюнктурности, тут абсолютная искренность, немецкий романтизм с самым чистосердечным признанием в любви советскому государству. Чего оно, однако, не оценило. Борхерта, пославшего работы на "Антифашистскую выставку", которую готовили с первых дней войны в Государственном музее нового западного искусства, и пытавшегося уйти добровольцем на фронт, призвали в армию, только отправили не на передовую, а на Урал — в составе стройбатальона, год спустя арестовали как диверсанта и шпиона, дали 20 лет исправительно-трудовых лагерей. Осенью 1944-го он погиб в Карлаге, был реабилитирован лишь в 1962-м, тогда-то родственники и узнали о его смерти. Самая сильная вещь на выставке — письмо к маленькой дочери, все в рисунках, отправленное с Урала незадолго до ареста.
Выставка рисунков Эриха Борхерта из семейного архива сделана в год Германии, когда по каждому поводу произносится много торжественных слов о российско-немецких культурных связях и обменах. Как знать, что было бы с Борхертом, авангардистом-романтиком, угодившим в ловушку между двумя государственными машинами-убийцами, когда бы он остался на родине, обойдясь без этого культурного обмена. Запрет на профессию? Смерть в лагере? Или на Восточном фронте? Борхертовское письмо к дочери словно бы выпало из "Епифанских шлюзов" Андрея Платонова, написанных в 1926-м и, как считается, предсказывающих 1937-й, но главное, бесконечно трезво рассказывающих о перспективах культурных связей России и Запада. Эх, если бы "Епифанские шлюзы" сразу же перевели на немецкий — Борхерт, быть может, подумал, как многие баухаусовцы, об Америке.