В российский прокат вышел фильм "Со мною вот что происходит" Виктора Шамирова — разговорная притча о суете новогоднего города. Критики настаивают, что это антиновогоднее кино
31 декабря по заснеженной — не проехать — Москве в черном джипе мотаются три почти случайных попутчика: измочаленный гуманитарий в лыжной шапочке, состоявшийся менеджер в пальто и 15-летняя, не по годам взрослая девочка. В Волгограде гуманитария ждет жена — крупная инфернальная женщина, которая обещает устроить по возвращении ад — и умирает от рака отец. Менеджер нелепо и хрипло тянет: "Ко мне мой лучший друг не ходит..." — распевается перед корпоративом. Девочка молча смотрит в окно — ее маму за бытовуху с сожителем забрал наряд, ключей от квартиры нет, отметить негде. Москва гудит и искрится, но всем троим не до праздника...
Антиновогодняя комедия "Со мною вот что происходит" — четвертый фильм театрального режиссера Виктора Шамирова. Парадоксальным образом именно он отвечает за, может быть, самые сентиментальные и оптимистичные российские премьеры последних лет. Шамиров рассказывает о том, что возраст — это не дата в паспорте, а локальная осень, которую обязательно сменит весна ("Дикари"); о кризисе цели у зрелых мужчин ("Упражнения в прекрасном"); наконец, о том, как важно жить мгновением, а не красными календарными датами. Сам Шамиров словно живет в параллельной кинореальности. Снимает дешево ("Со мною вот что происходит" стоил 300 тысяч долларов), без господдержки, с друзьями (главную роль традиционно отдает Гоше Куценко). Фильмы показывает на фестивалях и в очень ограниченном прокате, а потом добирает зрителя в интернете.
— Критики радостно уцепились за термин "антиновогоднее кино": им хочется, наконец, чтобы кто-то высмеял эту "сказку, которой хочется людям". Формально ваше кино как раз отвечает этим ожиданиям...
— То, о чем вы говорите,— это пародийное кино. Оно занимается тем, что доводит приемы определенного жанра до предела и тем самым обнажает скрытую лживость повествования. Пародия — это забавная штука, не имеющая самостоятельной художественной ценности. Бывают времена, когда какой-то основной жанр всех достал. Я не думаю, что сейчас в российском кино есть какой-либо мейнстрим в принципе, потому что нет единого течения, нет успеха, по большому счету, ни у кого. Пародировать нечего. Я снимал историю о людях, и то, что она происходит 31 декабря, связано для меня с темой, с жизнью этих людей, а вовсе не с культурным контекстом вокруг Нового года.
— Мы все в какой-то мере заложники советской романтической традиции. Это интеллигентское кино о том, что нужно верить, бороться — и счастье придет. Можно ли в этом жанре сегодня сделать убедительное кино?
— Вопрос не в жанре. Жанр не виноват ни в чем, в нем нет ни достоинств, ни недостатков. Это просто устоявшаяся модель рассказа. Вопрос в отношении автора к тому, что он делает. Если ты фальшивишь в позитивном фильме, то поддельной будет надежда. Если ты фальшивишь в многозначительном фестивальном фильме (что вообще является нормой на 99 процентов, на мой взгляд), то поддельным будет социальное или философское высказывание.
— Надо быть честным? Или наивным?
— Собой быть, а не кем-то. Про себя я понял, что я — очень наивный человек и автор тоже наивный и непосредственный. Никакого двойного дна в том, что я делаю, нет, и новые формальные приемы я тоже не открою. Я вынужден был это признать, теперь могу делать то, что нравится, и не подражать успешным схемам.
— У вас основное действие происходит в пробке. Но именно в пробке — парадокс — люди только и могут остаться один на один с собой. И вот именно от этого им жутко становится на самом деле.
— Для меня важно было, в какой ситуации находятся герои. И за счет этой пробки я смог устроить их разговор. Иначе у них не было бы шанса, они слишком непохожие. Они не могли оказаться вместе, а все должны были бы разъехаться в разные места. На самом деле я видел еще в этой пробке — не символику опять же, а непосредственное эмоциональное ощущение. Ты движешься куда-то, ты хочешь что-то сделать. И вроде бы ты находишься именно в этой попытке сейчас: сидишь за рулем и куда-то хочешь прорваться. По телефону друг другу так и говорят часто: "Я на Садовом, я рвусь к тебе!" Хотя реально, физически, машина просто стоит, человек в ней сидит, но при этом он рвется. У меня в фильме — эмоция бессмысленных, никуда не ведущих усилий человеческих. Но это не метафора, это физическое ощущение того, как ты проживаешь жизнь.
— Вы не смотрите фильмов российских коллег. Хотя для режиссера это довольно странно, честно говоря.
— Я смотрю много, но по большей части западные сериалы и кино. Русские фильмы — они всегда очень понятны. Я вижу, насколько случаен и подражателен замысел, как примитивен сценарий и как отвратительно играют актеры...Кино — способ проводить жизнь. Я пытаюсь проводить ее с удовольствием.
— А в чем основная причина, как вам кажется, ужасного русского кино?
— Одна из очевидных причин — низкий сценарный уровень. Я не знаю в России интересных, внятных сценаристов.
— У нас была сценарная школа. Почему она не возродилась?
— Сценарист — это редкий дар. В нем совмещается умение рассказывать истории — что вообще людям нечасто удается — с хорошим литературным вкусом и слухом к живому разговорному языку. Это сложнее, чем быть литератором. Нужно обостренное чувство времени и понимание того, как это будет выглядеть на экране. Потому что сценарист в отличие от литератора обязательно "видит" написанное. Таких людей всегда немного. Дальше вопрос престижности этой работы, ее оплачиваемости, критериев приемлемости в культуре определенного уровня написания этих сценариев. Ситуация сейчас в России такова, что при огромном количестве выпускаемых сериалов критерии очень низкие. Поэтому — поскольку критериев нет — нет роста.
— В одном интервью вы сказали, что "Со мною вот что происходит" вообще не должен идти в прокате. Зачем тогда выпустили?
— Широкий прокат — это определенное коммерческое предприятие. Чтобы конкурировать с большими американскими фильмами, надо влить в рекламу огромные деньги. Скромное кино о том, как люди ездят по Москве и разговаривают, не может соперничать с блокбастерами. Я это понимал еще в начале производства и поэтому старался удешевить его настолько, чтобы деньги вернулись за счет продажи телевизионных прав.
— Обычно делают наоборот: берут на вооружение голливудские клише, приемы, интонации, бюджеты и пытаются снять так же — нагло, богато — в России.
— Вот у меня в компьютере открыта заметка о "12 провалах российского кино" (показывает на монитор), все это фильмы, на которые потрачены миллионы долларов и которые не собрали даже стоимости производства. А чтобы выйти в ноль, фильм должен собрать с учетом затрат на рекламу в пять-шесть раз больше этой стоимости. Я не в оппозиции к ним, потому что в них нет художественной тенденции, которой я мог бы оппонировать. Эти дорогие русские фильмы ничто не объединяет, кроме того, что кто-то с кем-то был знаком и смог получить из государственного бюджета на кино или, реже, от неестественно богатых людей денег без всяких обязательств вернуть их. Все. Дальше уже неважно: про какую именно войну будут снимать, как будут звать хороших и плохих, как именно будут доказывать с экрана, что русские люди — лучшие на свете, самые сильные, добрые и мужественные, хоть и пьяные. Тут водораздел проходит не в зоне искусства или ремесла либо отношения к зрителю. Есть люди, которые умеют доставать большие деньги, и есть люди, которым важно снять свое кино, и я не вижу примеров пересечения этих множеств. Да и нет у меня никакой позиции по отношению к кинобизнесу. Я не в том возрасте нахожусь, чтобы с кем-то бороться. Жизнь коротка — я это сейчас хорошо понимаю,— и все, что я хочу, так это понять, что именно для меня сейчас важно, и рассказать об этом доступными средствами.
— В театре, системе с понятной и прозрачной экономикой, вы работаете лет двадцать. Зачем начали снимать?
— Это не связано с заработками. Когда я начал писать "Дикарей", то хотел рассказать о территории, которая для меня очень важна: я много лет ездил на море. Понял, что не могу это сделать средствами театра. И стал придумывать кино.
Рассказ через кино стоит денег, но я не хочу приходить к людям и говорить: "Дайте денег, этот проект очень важен для нации..." Такое расходное дело, как кино, должно быть разумно устроено. Можно идти по пути минимизации расходов — путь тяжелый, часто экстремальный, но в нем есть потенциал.
— На чем сэкономили в этот раз?
— Сидели с оператором и бесконечно перекраивали смету. Есть вещи, на которых в кино ты экономить не можешь: съемочная и звукозаписывающая техника, специалисты. Но можно экономить на актерах — снимать знакомых, бесплатно. На локациях можно экономить, снимать по своим квартирам и т.д. Административную работу у нас выполняли волонтеры, студенты ВГИКа. Еще экономишь на времени на репетициях и на количестве дублей. Эта спешка может прикольно выглядеть в рассказах после: "Смотрите, как быстро и дешево мы сняли!", но на самом деле в ней нет ничего обаятельного, и к хорошим результатам она не ведет.