Прошлое с ужасом на картинах Владимира Грига в "Восточной галерее"

Выставка современное искусство

Петербуржец, родившийся в Краснодаре, занимался ностальгическим поп-артом и попал в лонг-лист Премии Кандинского. В новых работах Владимир Григ отправился прочь от советской фантастики в миры антиутопий, "Аватара" и мрачноватого колорита Лейпцигской школы. Рассказывает ВАЛЕНТИН ДЬЯКОНОВ.

В наше время история повторяется сначала как фарс, а потом как фетиш. Все эпохи и десятилетия разобраны клубами по интересам, тоскующим по большому стилю. Вернее, любая последовательная система взглядов на моду, музыку и цвет волос нынче и есть большой стиль, в отсутствие объединяющих движений и новых субкультур. Владимир Григ до недавнего времени избрал своим фетишем советскую иллюстрацию к научной фантастике и продуктам массового потребления. Он делал вещи, которые легче купить, чем описать. Художнику удавалось не испортить заради высшей идеи первоисточник и лишь слегка взбодрить его отсылками к другим, более близким духовно эпохам. Показательной для творчества Грига работой была картина с неоновой надписью "London calling говорит Москва", именно так, в одну строчку, где юноша и девушка, как будто из "Римских каникул", слушали на старом проигрывателе пластинку культовой панк-группы The Clash. Новая выставка Грига под названием "Исчезающий" претендует на нечто большее, чем столкновение стилей. С прошлыми проектами "Исчезающий" соотносится как антиутопия с утопией. Улыбчивые модники уступили место болоту, тьме и сомнениям.

Две картинки, более всего похожие на старого Грига, представляют собой портреты юноши и девушки, украшенные надписями "Где я?" и "Кто я?" (по-английски). Их одежды в гавайском стиле с принтом, изображающим тропических птиц, прописаны с обычной для художника четкостью линий, а вот лица размыты. Легко представить себе эти картины в торговых центрах, напичканных бутиками — там они покажутся экзистенциалистскими высказываниями о природе личности, не до конца определяемой списком покупок и погодой на выбранном для отпуска курорте. На другом полотне моряк и девушка в страстном поцелуе, напоминающем движения танго — герои знаменитой фотографии Альфреда Эйзенштедта 1945 года,— оказываются во всей своей черно-белой красе где-то в лесу, окруженные персонажами из фильмов ужасов. Один из самых ярких образов победы сил добра над фашизмом помещен в тревожную тьму и безвременье. Это уже антиностальгия, близкая попыткам главы Лейпцигской школы живописи Нео Рауха создать историческую картину, отражающую смятение умов и неопределенность современного отношения к когда-то однозначным событиям прошлого.

Григ и дальше продолжает ставить любимых героев в новые обстоятельства. Купальщица в старорежимной шапочке погрузилась в темную воду, полную явно небезопасных медуз. Куда-то стройными рядами маршируют медсестры. В тропическом лесу всплывают разноцветные водолазы. Раньше у Грига даже движение было статичным и плавным, как в рекламе. Теперь даже столик с книгами, часть замысловатой инсталляции, куда-то бежит. Такой выход за пределы собственной зоны комфорта достоин аплодисментов. Но, с другой стороны, столкновение новой темы и старых источников вдохновения не всегда выглядит гладким. Живописуя хтонические бездны и дали, Григ забывает о том, что герои-то остались картонными, списанными с иллюстраций и старых фото. Для того чтобы вписаться в окружающую среду, им не помешал бы болезненный румянец или смертельная бледность.