Выставка современное искусство
В фонде "Екатерина" открылась выставка "Эксперименты Джона Кейджа и их контекст", посвященная отражению композиторских принципов великого авангардиста в искусстве, преимущественно отечественном. В этом году весь мир отмечает 100-летие Джона Кейджа (1912-1992), и Государственный центр современного искусства (ГЦСИ) не остался в стороне: к юбилею совместно с десятком американских и российских культурных институций организован целый фестиваль "Джон Кейдж. Молчаливое присутствие", который курирует завотделом междисциплинарных программ ГЦСИ Виталий Пацюков. Только что в Московской филармонии прошла концертная часть фестиваля, теперь настал черед выставочной: вслед за "контекстом" покажут и непосредственно кейджевские эксперименты — вторая часть выставки откроется в конце декабря в ГЦСИ. Рассказывает АННА ТОЛСТОВА.
В каталоге выставки Владимир Мартынов называет Кейджа "еще одним нашим всем", после Малевича и Дюшана, рифмуя великое молчание "4'33"" с абсолютным ничто "Черного квадрата" и все-что-угодно "Фонтана". Четыре минуты и 33 секунды тишины, исполняющиеся пианистом в концертном зале, породили такое же неисчислимое множество интерпретаций, поверхностных и эзотерических, в диапазоне от "очередной эпатажный жест" до "акт апофатического прозрения". Владимиру Мартынову, кажется, милее одно апокрифическое толкование нумерологического толка: 4'33" равняются 273 секундам, а ?273,15°C — температура абсолютного нуля. Нуля, которым заканчивается история музыки, культуры, цивилизации и одновременно начинается новый этап эволюции. Температура замерзания языка, что, собственно, и есть основная проблема, занимающая искусство концептуализма. К концептуализму, преимущественно русскому, обращается выставка Виталия Пацюкова, хоть в ней и сделаны все необходимые реверансы широкому международному контексту экспериментов Кейджа. Тут мы увидим и офорты по следам дюшановского "Большого стекла", сопровождаемые известным афоризмом юбиляра "Один из способов писать музыку — исследовать Дюшана", и снятые Чарльзом Атласом кейджевские балеты Мерса Каннингема в костюмах и декорациях Роберта Раушенберга, и видео экспериментаторов с алеаторикой всех мастей, от дадаиста Ханса Рихтера до ветерана arte povera Янниса Кунеллиса, и даже ранний документальный фильм Питера Гринуэя о композиторе. Но главная тема этого полифонического опуса — русское искусство и его тоска по Кейджу.
Собственно композиторских работ здесь, как ни странно, не много: во-первых, изысканно графические "Документы" самого Владимира Мартынова — не то партитуры, не то экзерсисы в псевдовосточной каллиграфии; во-вторых, "Магические звезды" Сергея Загния — анимационная шарада, где карта звездного неба, записанная нотами наподобие математических схем, неслышно преобразуется в музыку сфер. К ним примыкает видео "In Between" перкуссиониста Владимира Тарасова, в котором движения смычков и барабанных палочек играют в ансамбле с вращением пароходных колес. А также перформанс "Сизиф" Дмитрия Александровича Пригова, мелодично переливающего воду из пустого в порожнее под музыку Ираиды Юсуповой, что запечатлел видеорежиссер Александр Долгин, и "Овалоид" кинетиста Вячеслава Колейчука — загадочный объект-инструмент, импровизацию на котором исполнили на вернисаже сам автор на пару с Сергеем Загнием. Какие-то кейджевские композиционные принципы обнаруживаются в альбоме Ильи Кабакова "Мучительный Суриков" и перформансе Виктора Скерсиса "Фуга для десяти". К концептуалистскому блоку подверстано несколько шутливых квазиконцептуальных оммажей в духе адресата: молчаливые — каждое на свой лад — пианино Германа Титова и Владимира Смоляра; якобы замораживающий окружающие шумы до температуры ?273°C холодильник Сергея Катрана; проволочный рисунок Дмитрия Гутова, воспроизводящий кейджевский автограф; минималистская клетка (по-английски "клетка" — cage) с убегающей из нее, как пряжа из рук Парок, магнитофонной лентой Леонида Тишкова. Но, пожалуй, самое сильное впечатление производит документальный рассказ об акции Андрея Монастырского и его соратников по "Коллективным действиям", Никиты Алексеева и Георгия Кизевальтера, совсем по-кейджевски стершей грань между жизнью и искусством и со временем превратившейся из художнической шалости в миф и символ эпохи.
Осенью 1976-го Монастырский, Алексеев и Кизевальтер написали Кейджу письмо, предлагая мэтру устроить акцию на своем концерте — вполне в духе "Коллективных действий": разместить под креслами в концертном зале электрические звонки и сыграть на них что-нибудь алеаторическое, неожиданно для слушателей. Через полгода Кейдж, вопреки ожиданиям, ответил, правда, вежливым отказом — письмо пришло на адрес Монастырского, но мать художника, на всю жизнь напуганная обыском, случившимся в пору его юношеского политического диссидентства, порвала, не распечатывая, конверт с заморскими штемпелями. Это драгоценное письмо, кое-как склеенное из обрывков, найденных в мусорном ведре, имеет большую лакуну в самом центре. И из нее веет не то пустотой, не то тишиной, не то музыкой истории.