В больнице Рио-де-Жанейро, не дожив девяти дней до своего 105-летия, скончался Оскар Нимейер, последний из великих архитекторов ХХ века.
Работа архитектора — совсем не фейерверк. Это очень много лет, отданных каждому проекту, и хорошо еще, если отданных не зря, если проект оказывается осуществленным. В продуктивности Нимейеру нет равных: он оставил нам ни много ни мало шесть сотен зданий по всему миру. И прежде всего единственный настоящий "город будущего" ХХ века — Бразилию.
Новую столицу Бразилии молодому архитектору Оскару Нимейеру заказал в 1960-х годах молодой президент Жуселину Кубичек. Он мечтал сдвинуть чиновников с насиженных мест, разорвать все налаженные коррупционные связи, в которых путалась бразильская политика. С такой мыслью вступают в должность многие президенты, но Кубичек решил построить Бразилию и начать историю страны с чистого места. Нимейеру предложили спроектировать совершенно новый город, лишенный социальных несправедливостей Рио-де-Жанейро.
Когда я спросил Нимейера, как выглядела площадка, выбранная его другом-президентом, он ответил: "Пустыня. Конец света. Ни дорог, ничего". Кубичека это не смущало. План города, напоминающий птицу с развернутыми крыльями, создал учитель Нимейера бразильский урбанист Лусио Коста, а Нимейер придал рисунку объем и цвет, построив здесь свои абсолютные шедевры — дворцы, чьи портики и колонны, по словам Андре Мальро, "лучшие после греческих". Нимейеру повезло спроектировать все главные здания Бразилии — от парламента до памятника первым строителям.
Строить столицы будущего — хлопотное дело. Едва придуманные, они сразу превращаются в величественные памятники прошлого. Но так не произошло с Бразилией, которая до сих пор выглядит городом из научно-фантастического фильма, снятого в период расцвета СССР. Это вам не мрачный Готэм-сити, а воплощенное в светлом бетоне и стекле счастье всего человечества. Стоит ли говорить, что Нимейер был и оставался убежденным коммунистом.
Все его последние интервью полны настоящей яростной коммунистической пропаганды, которой он совершенно не стеснялся. Болезненно пережив крах социалистического лагеря, он считал себя пессимистом, будучи на самом деле человеком и архитектором термоядерного оптимизма. Он говорил мне, как ему не хватает СССР, но в его сожалениях была скорее привычка: дважды побывав в Москве, он не вынес из этих поездок никаких блестящих воспоминаний. В коммунизме его привлекал стройный архитектурный проект, а не немощное его осуществление. Секретарь бразильской компартии, которого журналисты спросили о Нимейере, промямлил, что в последние годы архитектор "оторвался от партии", но, видимо, бразильские товарищи просто слишком быстро пошли на дно. В то время как Нимейер продолжал работать.
Был момент, когда архитектурные критики всерьез обиделись на Нимейера за то, что он не собирается умирать. Его Притцкеровская премия и несколько последующих наград были восприняты как предсмертные почести. Каково же было их удивление, когда выяснилось, что бразильский дедушка не просто жив, но здоров и разумен и совершенно не собирается останавливаться: строит, строит и строит, пусть не так масштабно (вторая Бразилия уже не была никому нужна, как, впрочем, не нужна оказалась в итоге и первая), но все так же здорово. Он не пользовался компьютерами, ненавидел объемные презентации и проектировал самые неожиданные свои вещи все из того же материала — железобетона, с которого в его детстве начиналась современная архитектура.
Нимейер ушел из жизни в полном сознании, до последнего надеясь, что и в этот раз вернется домой к жене и детям и продолжит работу, которой он контрабандой занимался даже в больнице. Но на сей раз пневмония оказалась сильнее, легкие старого курильщика не выдержали — отучить его от сигар домашние так и не смогли.