Премьера театр
Фестиваль имени Чехова при поддержке Министерства культуры РФ организовал в Москве гастроли Королевского Шекспировского театра. Трагедию "Юлий Цезарь", сыгранную чернокожим актерским составом, посмотрела АЛЛА ШЕНДЕРОВА.
Грегори Доран, новый худрук Королевского Шекспировского театра, ставит пьесы Барда с 1992 года. В его послужном списке не только Королевский театр, но и спектакли в США, Японии, ЮАР. В 1995-м он выпустил в Йоханнесбурге "Тита Андроника" со знаменитым Энтони Шером в главной роли — наделавший шуму спектакль приезжал в Лондон, а позже стал темой книги, написанной Дораном вместе с Шером.
Словом, 54-летний режиссер не только ставит спектакли, но выступает как шекспировед: реконструировал утраченную пьесу "Карденио", снимает для каналов "Би-Би-Си" документальные фильмы. В свободное от поэта время Доран принимает участие в борьбе против апартеида. И знает из первых рук, что зачитанный том Шекспира заменял Библию заключенным тюрьмы острова Роббен, узником которой был Нельсон Мандела, особенно полюбивший трагедию "Юлий Цезарь".
Последнее обстоятельство подсказало Дорану решение его нынешнего спектакля: всех персонажей "Юлия Цезаря" играют чернокожие артисты. Действие первоначально должно было разворачиваться южнее Сахары, но, как говорит режиссер, "арабская весна" внесла в спектакль коррективы. Я, уточняет Доран, ставил спектакль не о том, как Ливии помогли избавиться от Каддафи, а о том, что началось после.
Действие "Юлия Цезаря" разворачивается у подземного перехода, по бокам которого то ли ступени современной лестницы, то ли заброшенные трибуны римского амфитеатра. Уходящие вверх ступени наполовину перекрывают повернутую к залу спиной статую: видна только голова, плечи и вскинутая правая рука. С ходу ясно, что изваяние давно никого не приветствует: перед лицом статуи художник Майкл Вейл соорудил что-то вроде забора, сшитого из ржавых пластин. Словом, несмотря на жаркие этнические песнопения, с которых начинается спектакль, чувствуется, что в государстве неладно. Вот и Цезарь, пританцовывающий в белом одеянии, неуместно суетлив: при всем честном народе просит Марка Антония коснуться на бегу тела своей жены Кальпурнии — это, говорят прорицатели, лечит от бесплодия.
Первое явление Цезаря придумано и сыграно мастерски: харизматичный актер Джеффри Киссун берет не столько физической формой — его окружают атлеты повыше и помоложе,— сколько особой манерой произношения. "Whoooo iiiis it?" — почти пропевает он, растягивая гласные, кивнув на тощего хиппи-прорицателя. И в этой странной манере чувствуется и мощь, и царственность, и страх. Тут уместно вспомнить слова режиссера, объяснявшего журналистам, что региональные диалекты (занятые в "Цезаре" артисты вышли из разных частей Африки) придают тексту Шекспира совершенно особую окраску. Но русское ухо слышит эту особость только у Цезаря.
Впрочем, тут каждый из главных исполнителей силен по-своему: Рэй Фирон (Марк Антоний) — фантастическим темпераментом, с которым он оплакивает зарезанного Цезаря, а потом подстрекает римский сброд на бунт против убивших его заговорщиков; Паттерсон Джозеф (Брут) — обилием психологических нюансов. Брут убивает Цезаря не из жажды власти, а для пользы Римского государства — актеру удается передать мучения героя, мечтавшего дать стране свободу, а в итоге ввергшем ее в кровопролитие.
Проблема в том, что борьбу за власть, развернувшуюся после смерти Цезаря, Грегори Доран считает настолько созвучной сегодняшнему дню, что ставит вторую часть пьесы по всем законам реалистического театра, не добавив к тексту никакого режиссерского решения. Спектакль, начавшийся весьма интригующе, кончается вежливой скукой, с которой зал наблюдает беготню одетых в защитную форму повстанцев. Небольшое разнообразие вносит статуя: когда Брут заявляет, что ему явился призрак Цезаря, она склоняет голову, как призрак Командора. Метафизика объясняется просто: на шею колосса накинута веревка — невидимая нам толпа, улюлюкая, повергает его в прах. После этого интерес режиссера к пьесе сходит на нет. Вопрос о том, станет ли тираном одолевший заговорщиков Марк Антоний, в спектакле не решен вовсе: видимо, заглядывать в будущее Грегори Доран не хочет.