Концерт классика
В рамках филармонического абонемента "Звезды мировой оперы" в зале имени Чайковского выступила шведка Малена Эрнман. К необычному меццо-сопрано, звучавшему в сопровождении оркестра Musica Viva под управлением молодого англичанина Мэттью Уиллиса, прислушивался СЕРГЕЙ ХОДНЕВ.
В Москве Малена Эрнман уже бывала: два года назад пела Никлауса в концертном исполнении "Сказок Гофмана" Оффенбаха, а еще раньше, что занятно, приезжала в амплуа вовсе даже поп-певицы — участвовать в московском "Евровидении" (с той самой песней, которая потом, при участии Анны Нетребко, пополнила коллекцию ремейков в творчестве Филиппа Киркорова). В сущности, она чуть ли не единственная среди востребованных и уважаемых оперных дам такого калибра, кто умудряется вовсю петь и джаз, и мюзиклы, и поп — и притом ничего не терять ни в смысле своего реноме, ни в смысле собственного вкуса.
Правда, бросается в глаза не столько ее вкус, сколько эксцентричность. Певица любит всякие цирковые трюки вроде комического вокализа на музыку "Полета шмеля" (с соответствующей уморительной жестикуляцией), она бесподобно играет в своих спектаклях, причем особенно ей удаются не томные кисейные барышни, а характерные и даже брючные роли — стоит, право, посмотреть, как она играет Нерона у Дэвида Маквикара в "Агриппине" Генделя, перевоплощаясь в мажористого и разбитного молокососа-кокаиниста. Впрочем, даже по одному московскому концерту можно было понять, что Малена Эрнман не из тех, кто будет благовоспитанно стоять на сцене столбом: она и притоптывала, и пританцовывала, и пела мужские арии Генделя, уставив руки в боки и насупив брови, и басила по-русски в зал — "Боже мой, сколько же народу!" — посреди куплетов князя Орловского из "Летучей мыши", и вставляла наигранные мхатовские паузы среди каденций, и мины строила одна смешнее другой — так что в голове вертелось непочтительное и мало походящее к серьезности ситуации слово "егоза".
Одна незадача: кажется, что эта зычная темпераментность должна бы сочетаться с крупным и сочным голосом, но нет. Уж на что умело и тактично дирижер Мэттью Уиллис вел оркестр, но солистку за ним попросту не всегда было слышно — в верхнем регистре голос ее звучал бледно и недостаточно объемно, в нижнем — глухо. И вот как будто бы готов приговор: голос маленький, отсюда и попытки компенсировать вокальную несостоятельность и недорогим комикованием (а что, публике нравится, и даже очень), и диско-хитами, и всем прочим — совсем не уникальная ситуация.
Но это явное упрощение, коль скоро было видно, что на самом деле это чрезвычайно разборчивая певица, и хотя в программе концерта была пара совершенно очевидных шлягеров (те же куплеты Орловского и спетая на бис каватина Розины из "Севильского цирюльника"), в остальном вещи были скорее неожиданные, тщательно подобранные и штучно отделанные. Если Моцарт — то сцена Идоменея из одноименной оперы и рондо Вителлии из "Милосердия Тита", если генделевский "Ксеркс" — то не проверенно-эффектные "Ombra mai fu" и "Crude furie", а две вроде бы второплановые арии — "Se bramate" и "Piu che penso", а завершало концерт и вовсе композиторское имя зрелого ХХ века Лучано Берио — певица исполнила его 11 "Народных песен для меццо-сопрано и оркестра".
И если сделать усилие и отвлечься от всех этих поверхностных ужимок и прыжков, то было заметно, как умно и красиво артистка выплетает импровизированные украшения в da capo генделевских арий, как аккуратно переключается от стиля к стилю, как ревностно исполняет цикл Берио, с каждым номером послушно меняя оттенок фольклорного звучания, где средиземноморского, где закавказского, где какого-то бретонского — такое уж точно мало кому из ее коллег по звездному меццо-сопрановому цеху под силу. И притом все наизусть — оба отделения подряд. Очень не похоже на сиятельные и предсказуемые оперные гала, но, с другой стороны, в этом сопротивлении готовым схемам по нынешним временам уж точно есть свое обаяние.