премьера / кино
В прокат вышла картина "Последняя сказка Риты", в которой режиссер Рената Литвинова убивает одну из своих давно придуманных и любимых героинь — Риту Готье — и сама играет ее смерть, красивую, добрую и все понимающую. Всем бы такую, подумала ЛИДИЯ МАСЛОВА.
В игровом режиссерском дебюте Ренаты Литвиновой "Богиня" еще можно было обнаружить отдельные признаки того, что автор, если постарается, сможет стать нормальным кинематографистом, снимающим и монтирующим в соответствии с общечеловеческими понятиями. "Последняя сказка Риты" отчетливо говорит: я за пределами всяких понятий, кроме тех, которые важны для автора. Наверное, из-за этого вторая режиссерская работа Ренаты Литвиновой производит более цельное впечатление: в "Богине", несмотря на название, лирическая героиня еще признавала существование над ней каких-то высших сил, теперь она сама и есть высшая сила, и ей подвластно все. Например, она может войти в дверь, стоящую без стен и потолка посреди зимнего леса, в каракулевой шубе, а выйти уже в горностаевой: во что одета смерть, так же важно, как и в чем хоронить дорогую покойницу — в платье со спинкой или без.
Госпитализированная в аварийный корпус провинциальной больницы Рита Готье (Ольга Кузина) мечтает умереть по-людски. Собственная смерть представляется ей нарядной женщиной с бокалом шампанского, которая говорит только по делу, и платье у нее должно быть желтое. Под это описание подходит сотрудница "моргового отделения" Таня Неубивко (Рената Литвинова), под чьим обличьем и является Ритина смерть. Правда, в мире людей ведет она себя как люди: выпивает, потому что "это стало традицией", и не отказывается от свиданий с мужчинами, потому что "они очень ценились у женщин в этом городе". В "Последней сказке Риты" ценность этих свиданий заключается в том, что разговоры героини с мужчинами и о мужчинах образуют отдельный пласт специфического литвиновского юмора. "Я влюбляюсь необратимо",— предупреждает смерть очередного кавалера. "Ну, меня устраивает",— успокаивает он ее.
В фильме Ренаты Литвиновой просвечивает какая-то трогательность и даже, не побоимся этого слова, душевность
Подходящая метафора ко всему режиссерскому подходу Ренаты Литвиновой — чучело хорька, которому смерть-Неубивко командует то "отомри", превращая его в живого, то обратно "замри": аналогичным образом и сама режиссер то извлекает из своих героев почти настоящие эмоциональные реакции, то делает из них статичные инсталляции, где эмоция будет только нарушать красоту и мешать ей. В одной из таких сцен персонаж Татьяны Друбич — подруга Риты врач Надя — лежит на скамейке с бутылкой коньяка, разметав длинный красный шлейф, а сверху падает снег и слетаются черные вороны; эта картинка трансформируется в маленький кукольный макет, с которым играет смерть. А макет памятника красивому и рано погибшему мужчине Юрию Гагарину в финале разрастается в натуральную величину и становится источником неожиданного и в буквальном смысле какого-то космического позитива.
Сквозь все эти высокохудожественные ритуальные услуги, сквозь остервенелое поклонение красоте, иногда граничащее с абсурдом и китчем (как в музыкальном номере в кафе "Запределье", когда Рената Литвинова танцует и поет голосом Земфиры в сопровождении двух пухлых девушек, намекающих своими движениями на индийские танцы), в "Последней сказке Риты" просвечивает, однако, какая-то трогательность и даже, не побоимся этого слова, душевность, тем более удивительная, что в целом режиссерский взгляд Ренаты Литвиновой на ее персонажей хотя и доброжелательный, но скорее холодный и отстраненный, взгляд всегда с большей или меньшей иронической дистанции. Конечно, автор фильма, в котором потерявший возлюбленную мужчина (Николай Хомерики) плачет и хочет застрелиться из двух пистолетов, подозрение в холодности может отвергнуть, примерно как в "Богине" на замечание, что у нее холодные глаза, героиня искренне изумляется: "Холодные, да?". Да, и не просто холодные, а смертельно, запредельно холодные, но ведь в морге-то как раз потому и хорошо, что прохладно.