Прошедшее произвольное

Wolf Hall (Волчий зал) — наследный замок рода Сеймуров в графстве Уилтшир. Там в 1535 году Генрих VIII познакомился с Джейн Сеймур, сменившей его вторую жену Анну Болейн, королевский брак с которой — при живой жене Екатерине Арагонской — стоил Англии католической веры. "Автором" этих браков и сопутствующих им невероятных изменений (секуляризации, реформации и, как следствие, выхода Британии из под воли папы) был Томас Кромвель — главный герой трилогии Мантел. Его придворную карьеру — начиная с перехода на службу к королю от опального кардинала Уолси вплоть до обвинения в государственной измене и казни — она прослеживает в подробностях (за "Волчьим залом", посвященным в основном конфликту Кромвеля и Мора, следуют романы "Внесите тела" и "Зеркало и свет").

Мантел при этом не предлагает никаких постмодернистских ребусов "переведи то время в наше", как это было, например, в "Имени Розы" Умберто Эко. И точно так же нет в ее книге политической назидательности, ради которой пишут такие тексты многие современные романисты (из соотечественников, например, Дмитрий Быков и Леонид Юзефович), у которых прошлое — всего лишь метафора нашего времени, а знаменитые "мертвецы" оказываются всего лишь удобными трансляторами авторских мыслей о современном. Мантел же совсем не интересует совпадение теперешней картинки с трафаретом прошлого. Вообще, если ее что-нибудь интересует, помимо, собственно, фигуры ее главного героя,— то это то, что называется "судом истории", и его справедливость.

Томас Кромвель — недальний предок более известного революционера и лорда-протектора Оливера — значительнейшая фигура в английской истории: насколько важная, настолько и мрачная. Сын кузнеца из Патни, занявшийся после скитаний по Европе юриспруденцией и пробившийся сначала в свиту, а потом и в секретари к всесильному кардиналу Уолси. Последователь Макиавелли, чьи книги он начал читать, еще работая на банкирский дом Фрискабальди в Италии (там он курировал отношения банкиров с Папским престолом). Перебежчик, предавший своего покровителя-кардинала ради короля, которого твердой рукой привел к позиции главы британской церкви со всем ее имуществом.

Уже в качестве канцлера королевства Кромвель послал на казнь Томаса Мора, воспротивившегося неканоническому разводу Генриха VIII и его женитьбе на Анне Болейн, а затем, когда дорвавшееся до власти семейство Болейн стало помехой, он отправил на эшафот и саму Анну.

При жизни Томас Кромвель практически официально был "самым ненавидимым человеком в Англии". Жесткость, с которой он закрывал монастыри и подавлял восстания монахов, угнетала даже короля, в пользу которого это все и делалось. В итоге, в 1540-м, после десяти лет невероятной карьеры и почти неограниченной власти, он был обвинен в ереси и измене и обезглавлен во внутреннем дворе Тауэра, как когда-то Томас Мор, его главный противник.

При этом Кромвель, как оно часто и бывает, был умным государственником и прекрасным администратором. Как пишет научный редактор издания Ольга Дмитриева в, к сожалению, слишком коротком послесловии, "его "макиавеллизм" был связан с такими понятиями, как "государственный интерес" или "государственная необходимость", к тому же он реформировал административную систему, начав то, что называется "тюдоровской революцией в управлении"". В противоположность этому мантеловский Томас Мор, отказавшийся принести присягу, признававшую власть Тюдоров над церковью, и принявший из-за этого смерть, кажется глупым идеалистом, если не фанатиком, тупо придерживающимся устаревших принципов.

Вообще-то в таком описании таких, уже вроде бы получивших историческую оценку, противостояний новизны нет. В схожем ключе, например, выворачивая наизнанку вроде бы уже сложившуюся схему "мучитель-мученик", Сергей Эйзенштейн показывает в своем знаменитом фильме взаимоотношения Ивана Грозного (реформатора и государственника) и митрополита Филиппа (консерватора и догматика). Как и Эйзенштейн, Мантел утверждает превосходство жестокого понимания целесообразности над бесполезным идеалистическим упорством.

Для равновесия в "Волчьем зале" описаны жестокости католика Мора по отношению к новообращенным протестантам (большинство из которых, в отличие от канцелярски документированной свирепости Кромвеля, известны лишь по дошедшим сквозь века слухам, распространенным, возможно, врагами Мора). Но дело даже не в том, что Мантел, по мнению многих, возводит напраслину на главного оппонента и жертву своего героя. Дело в том, что описанный ею фанатик — совершенно не тот человек, который в принципе мог написать "Утопию" и "Ричарда III". Наделив Кромвеля необозримыми глубинами души и изощренностью помыслов, она лишает его противника хоть какой-нибудь сложности. Ее Кромвель — меняющий мир человек Возрождения. Ее Мор — догматик, и точка.

В итоге, несмотря на выверенную непростоту прозы, переданную в переводе Екатерины Доброхотовой-Майковой и Марины Клеветенко ("Астроном рисует солнце и планеты, обращающиеся по своим орбитам в соответствии со схемой отца Коперника. Показывает, как мир вертится на оси. Ногами вы ощущаете рывки и тяжесть, горы со стоном отрываются от подножий, океаны с шумом накатывают на берег, головокружительные вершины Альп движутся, рябь пронизывает рвущееся на свободу сердце немецких лесов"), роман Мантел оказывается очень простым устройством, способствующим игре в поддавки с самой собой. Совы не то, чем они кажутся, исторические репутации, уверяет Мантел, на поклонницу Дэвида Линча не похожая,— тоже. И сознательно расчищает себе площадку, чтобы это доказать.

"Не мертвые преследуют живых, а живые — мертвых. Кости и черепа вытряхивают из саванов, в лязгающие челюсти, как камни, бросают слова. Мы исправляем книги, оставшиеся от покойников, переписываем их жизнь". Если Хилари Мантел и стоило давать беспрецедентных "Букеров" — подряд за первую и вторую часть ее трилогии,— то за это высказывание. За признание своего (то есть писательского вообще) произвола, позволяющего делать давние жизни и смерти козырями в своей игре.

Хилари Мантел. Волчий зал. М.: АСТ, 2011