Быть Дмитрием Александровичем

В Эрмитаже проходит фестиваль, посвященный классику московского концептуализма Д.А. Пригову. В программе — премьера оперы "Два акта" композитора Владимира Раннева на основе приговского либретто о жизни героев по имени Гамлет и Фауст, лекции, концерты, поэтические чтения, большая конференция. В центре же "Приговских дней" — выставка. Причем после ее окончания один зал с работами Пригова станет частью постоянной экспозиции в восточном крыле Эрмитажа.

Тот факт, что введение Пригова в музейный канон происходит не в Москве, с которой он ассоциируется в первую очередь, а в Петербурге — на первый взгляд кажется немного странным. Надежда Бурова, вдова Пригова и глава его фонда, рассматривала в качестве места передачи большой части коллекции и Третьяковскую галерею, и Пушкинский. Но итоговый выбор логичен. Пригов настаивал, чтобы его называли в первую очередь не литератором или художником, а работником культуры. И если в России есть место, в котором культура как таковая пребывает в максимальном средоточии,— это именно Эрмитаж.

Такой уход из искусства в культуру — своеобразное превращение слабости в силу. Обязательную концептуалистскую "колобковость", желание ускользнуть от слишком четких профессиональных дефиниций Пригов обратил в тотальность своего присутствия, нигде — в везде. Назвать его "человеком возрождения" — немного пошлость. Это определение слишком напрашивается — предельная широта была для него не даром, а программой, предметом постоянной работы. По крайней мере, на этом он сам всякий раз настаивал. Он не раз повторял, что конец XX века — это конец родившейся именно в эпоху Возрождения ауры авторства, интереса к творцам. Возвещая закат авторства, он сам будто бы вдергивал себя на уходящий поезд титанов, пытался застолбить в нем последнее купе.

Стоит на всякий случай обрисовать поле его деятельности: автор громадного поэтического наследия и четырех романов, художник, музыкант, перформансист, глубокий теоретик культуры — и одновременно в 90-е своего рода поп-фигура, главный представитель постмодернизма "перед народом". По образованию Пригов — скульптор. Сложно сказать, попадали ли в зону его внимания эксцентричные англичане Гилберт и Джордж, называющие себя живой скульптурой, но главное произведение Пригова — нечто очень схожее. Это — "Дмитрий Александрович Пригов". Нарочито официальное имя-отчество было именно самоназванием, совпадающим с паспортными данными псевдонимом — знаком "серьезного" отношения к своей фигуре.

Для этого огромного эфемерного проекта все остальные вещи, которые Пригов производил в громадных количествах,— только кирпичики, как он сам говорил "отходы деятельности" (есть исключения — шедевры, в первую очередь стихотворные, но речь сейчас не о них). Их важность сохранится, только если каким-то образом музеифицировать саму память, образ Д.А. Пригова. И в этом — главная цель всей выставочной и издательской работы, которая идет в последние пять лет после его смерти. Роль графики, а именно она в первую очередь и будет представлена в Эрмитаже,— здесь отдельный сюжет.

Любопытно, что Пригов-график — последовательный сюрреалист. Его листы заполняют мистические химеры, приготовления для таинственных ритуалов, кровь, сочащаяся из задника за рисунком, магические слова, вспыхивающие в небесах. Наконец, главный персонаж — всевидящее око, назойливо проникающее повсюду — от газетных страниц до идиллических пейзажей (Пригов много рисовал поверх репродукций классической живописи). Время, выделенное на рисование, у него было четко отмерено — ежедневно от десяти вечера до пяти утра. И не случайно это ночные часы. Кажется, что необъятная графика Пригова — плод титанической работы по дрессировке собственного подсознания, попытка инсценировать его, как инсценирован был весь остальной Дмитрий Александрович. При этом цель ее — антипсихоаналитическая. Она не объясняет нечто в остальной работе Пригова. Наоборот — защищает ее от объяснения через психоанализ, блокирует тыл, оставляя проект "Д.А. Пригов" совершенным и непроницаемым.

Санкт-Петербург, Эрмитаж, с 6 ноября по 15 января