Фестиваль танец
Современный танец в программе международного фестиваля театра и перформанса Foreign Affairs представлен европейскими звездами. Французский хореограф Борис Шармац привез проект Enfant, бельгийка Анна Тереза Де Керсмакер — диптих En Atendant и Cesena. Как вписались проекты, созданные для папского дворца в Авиньоне, в контекст фестиваля и сцену Haus der Berliner Festspiele, наблюдала ОЛЬГА ГЕРДТ.
Пространственные и жанровые эксперименты — самое естественное, что происходит на этом фестивале. Во дворе Haus der Berliner Festspiele, в маленьком домике, выстроенном архитектором-японцем, с утра и до вечера играет пианист Марино Форменти. Выступление длится почти месяц и по 12 часов в сутки. На проект из Южной Африки Exhibit B водят как на экскурсию, впуская зрителей в бывшую водонапорную башню небольшими порциями. Режиссер Бретт Бейли реконструирует тут популярный аттракцион времен колониализма — "человеческий зоопарк". Обитающие в Берлине африканцы, изображающие самих себя и живые экспонаты, выставлявшиеся на ярмарках XIX века, наводят жуть не только как пособие по расизму. Невыносимо, как выясняется, не только разглядывать себе подобных, но и выдерживать направленный на тебя взгляд "экспоната". Подобное превращение из наблюдателя в наблюдаемого зрителю приходится пережить и на перформансе аргентинского режиссера и драматурга Фернандо Рубио: актеры в помещении, где пол, стены, даже занавеси сделаны из старой одежды, делят зрителей на маленькие группки и рассказывают о своей жутковатой коллекции — истории вещей, утративших тела и хозяев. Такую дистанцию выдерживают не все — зрители отводят глаза, смотрят в пол и даже пускают слезу.
Хореографические проекты оказались не более уютными для зрителя, которому хоть и разрешили посидеть в кресле, но вряд ли с комфортом. В постановке Бориса Шармаца участвуют дети. Но умилиться не удается. Разрушающий идиллические представления о детстве Enfant ("Ребенок") — перформанс для девяти танцовщиков, ленты гигантского транспортера, подъемного крана и десяти малышей, которых таскают на себе и тискают взрослые, пока вставшая на ноги детвора не проявляет неожиданную жестокость. Наваливаются на родителей, как лилипуты на гулливеров, связывают, пеленают и таскают безвольные туши предков по сцене. Физическая несостоятельность, пространственная несвобода, как и зависимость от вспомогательных механизмов, передаются от взрослых детям по наследству. Короткая стадия бунта, когда малыши орут, топают, пытаются убежать, длится недолго и пресекается решительно — маленькие агрессоры затихают, превращаясь в до поры до времени послушных марионеток. Эта озвученная криками чаек, ноющей волынкой и поставленная на конвейерный поток война маленьких монстров с большими отрезвляет. Страшилка не из серии "Повелителя мух" или "Детей кукурузы", конечно, но повествует, похоже, о том же кошмаре воспроизводства себе подобных.
Анна Тереза Де Керсмакер, представившая свой "авиньонский" диптих — проекты En Atendant и Cesena на музыку XIV века,— подвергла зрителей куда более суровым испытаниям. Здесь неудобно все: освещение, длительность, манера уничтожать едва наметившийся текст, неспешно произрастающий из долгих проб и набросков. Прежде чем вы увидите минималистские шедевры Керсмакер, будь-то филигранные соло или отточенные групповые синхроны, вы ощутите все муки гипертрофированной ответственности за любое произведенное телодвижение, которое не должно быть ни иллюстрацией, ни спекуляцией, ни чем-то взятым из жизни или позаимствованным из "искусства". Перфекционизм в сочетании с нарочитой эскизностью шагов, разбежек, переминаний с ноги на ногу — испытание для зрителя, но норма для Керсмакер. Она комбинирует элегантные вечерние платья с уличными кроссовками с такой же естественностью, с какой ставит в конце поэтичной комбинации неожиданную прозаическую точку, заставляя танцовщиков припадочно дрожать, терять равновесие или принюхиваться к собственным потным подмышкам.
Оба проекта сочинялись для открытой сцены папского дворца в Авиньоне. Один играли на закате, второй — на рассвете. В Haus der Berliner Festspiele ждать, пока "стемнеет" или "рассветет", приходилось подолгу, изо всех сил всматриваясь в нечеткие силуэты на сцене. Видеть, впрочем, оказалось менее важно, чем слышать. В проектах на музыку периода ars subtilior участвуют вокалисты и музыканты, а в Cesena танцовщики больше тренируются в пении а капелла, чем собственно в танцах. Но то, что сначала кажется странным, потом трудным, в финале выглядит волшебным. Хореограф выстраивает хористов и танцовщиков в аскетичную линию на авансцене, позволяя насладиться торжественным Le Ray au Soleye — гимном восходящему солнцу — без беготни, суеты и полумрака. Полноценность обретает свою цену, а катарсис становится чем-то честно заработанным. Вознагражденными за тяжкие труды чувствуют себя не только артисты, но и зрители.