Кто помнит, в начале, до 2002 года, Владимир Путин был другой. Считалось, что он ученик Собчака и будет продолжать в том же духе, только как-то посноровистее, как полковник КГБ. И он даже чего-то такое делал в неолиберальном смысле в экономической сфере. Потом это прошло.
Про Норд-Ост написаны книги, проведены судебные процессы, много чего сказано. Мы 10 лет спорим, газ-убийца или блестящая контртеррористическая операция. И каждый, кто пережил эти три дня у телевизора, помнит, вероятно, и то чувство ужаса, когда от того, что невозможно ничего сделать, невозможно было делать ничего, даже перейти из комнаты в комнату, и то просто-таки ликование, когда после начала штурма мы ждали взрыва и вдруг оказалось, что все террористы убиты, а заложники освобождены. И это правда стала невероятная операция. А потом началось: вот трое, потом больше двадцати, потом больше пятидесяти, и, наконец, больше сотни людей погибли. Потому, что их не так вынесли, не так положили, не так привезли и не так приняли в больнице.
Там возникло вполне четкое ощущение от нашего государства, еще не столь безнадежное, как теперь. Что вот у нас есть невероятные ребята в спецслужбах, но их мало, а все остальное — самое элементарное, санитарная служба, транспорт, логистика эвакуации, городские службы, взаимодействие разных ведомств, начальников — это беда. Все эти люди будто бы, как и мы, не верили, что кого-нибудь удастся спасти, считали, что здание взлетит на воздух вместе с тысячей заложников, только не верили в более практическом смысле. Чего готовиться, если все равно все погибнут — спасение заложников застало их врасплох.
Мы потом долго и интересно про это думали. И постепенно многие как-то пришли к тому, что операция была провалена и что во всем виновата власть. Потому что не знала о планах террористов, хотя Масхадов открыто намекал, потому что пропустила их в Москву, потому что прошляпила подвоз оружия, потому что пустила газ, потому что не сообщила о его составе медикам, потому что не смогла организовать эвакуацию заложников и т.д. Потом покойная Анна Политковская нашла покойного Теркибаева, пришедшего с Бараевым и ушедшего до штурма, увидела в нем чеченского Азефа, и у нее так получилось, что сама власть этот теракт и организовала. Сама организовала, сама прошляпила, сама убила всех террористов, чтобы некого было допрашивать, сама отравила заложников, сама отказалась выплачивать им компенсации, все сама. От блестящей контртеррористической операции не осталось и следа.
Мне кажется, тут не о чем спорить, потому что отчасти это вопрос ракурса. С боевой точки зрения это было сделано великолепно, а с точки зрения вспомогательных подразделений чудовищно. Мы смогли спасти людей от террористов, которые сидят и трое суток держат пальцы на кнопке взрывателя, и не смогли — от непрофессионализма санитарных служб. Отчасти это похоже на нашу медицину, которая умеет делать сложнейшие операции, но не умеет наладить работу медсестер. Это тривиально, я о другом хочу сказать. О том, что случилось с государством.
Проблема в том, что не только мы, журналисты, публицисты, правозащитники, юристы, оппозиционные политики и просто граждане, думали о том, что случилось на Дубровке. Может быть, не те боевые офицеры, которые вошли в ДК — в здание, которое должно было взорваться вместе с ними,— а какие-то другие, не столь безупречные, но вполне дееспособные люди из спецслужб — тоже долго и интересно думали. И они пришли к определенным выводам. И воплотили в жизнь результаты своего анализа.
Специалисту по безопасности нужно ответить на вопрос, в чем главная уязвимость защищаемого им объекта. И это не ДК, где идет мюзикл, а государство вообще. Вопрос звучит так: почему полсотни человек, вооруженных какой-то, с боевой точки зрения, фигней, могут парализовать государство? И на этот вопрос есть неприятный, но очевидный ответ. Потому что это демократия.
Карбонарии или русские бомбисты были убийцами, но они убивали представителей власти. При авторитарном правлении террор в отношении мирного населения бессмыслен, потому что государство может относиться к этому как к стихийному бедствию. Бесконечно жаль, что погибли люди, но что ж тут поделаешь? Судьба... Демократия же уязвима потому, что это государство народа, а значит, любая часть народа и есть государство. Тогда нападать можно на кого угодно, и это потрясает основы государства как института. Смерть сотни заложников из числа мирных граждан равносильна по деструктивному эффекту уничтожению министра внутренних дел или покушению на императора.
Это голая теория и абстрактно звучит, но на практике все конкретно, потому что у демократии есть конкретные механизмы. И эти дееспособные ребята из спецслужб демонтировали не демократию — это слишком общая задача, они ее так и не формулировали. Демонтировали они те ее конкретные проявления, которые делали государство уязвимым. Почему тысяча захваченных заложников парализует жизнь 150 миллионов не захваченных? Потому что они об этом узнают и переживают в режиме реального времени. Значит, нужно, чтобы не узнавали. То есть нужно обезвредить СМИ.
Почему вместо того, чтобы обвинять террористов, начинают обвинять государство? Потому что есть оппозиция, и она обращает внимание на ошибки. Первыми, кто просто проанализировал действия властей со стороны, была даже не оппозиция, а так, парламентское меньшинство, комиссия Бориса Немцова. Значит, нужно обезвредить Немцова. И вообще обезвредить легальную оппозицию, чтобы она не имела права запрашивать отчеты у органов государства и не представляла никого, кроме самой себя — в суде, когда ее сажают на 15 суток за хулиганство.
Еще потому обвиняют не террористов, а государство, что могут обвинить. Террористов как обвинить — они и так все убиты. А есть суд, и там пострадавшие граждане начинают предъявлять претензии к государственным структурам. И по закону получается, что они правы! Ну так законы написаны, потому что по Конституции у нас демократия, и государство обязано не только признавать права граждан, но еще и заботиться об их соблюдении. Абсурд какой-то, но так написано. Значит, нужно обезвредить независимый суд. Чтобы он судил не по закону, а как надо.
И они все это сделали. И даже, я бы сказал, с известным изяществом. Все механизмы демократии отменены, притом что сама она не отменялась — Конституция не изменилась, все институты остались на месте, просто они не работают.
Принято восхищаться США, где после 11 сентября не было терактов такого уровня. У нас после Норд-Оста был Беслан, и тут есть о чем сказать. Антитеррористическая операция в Беслане была выводом из Норд-Оста. Тут была развилка. Можно было попытаться сделать так, чтобы все наши службы действовали, как действовали офицеры "Альфы" и "Вымпела". Или надо было сделать так, чтобы мы побеждали при том уровне подготовки, который демонстрировали на Дубровке санитарные, транспортные, медицинские и прочие службы. Плохо обученные, не умеющие ни планировать, ни квалифицированно действовать подразделения, руководимые генералами, которые разворовали все деньги на содержание вверенных им подразделений и очень боятся за свои места. В этой развилке мы выбрали второй путь, и с точки зрения войсковой логики это правильно. Издержкой авторитарного режима является ставка на серость не только в рядах парламентариев. Нельзя планировать операцию, рассчитывая на высший уровень мастерства исполнителей,— надо на средний. Мы должны были научиться побеждать террористов силами господ вроде Грызлова и Проничева.
Тут была одна, последняя уязвимая точка демократии — избиратели. Страсбургский суд, удовлетворивший в итоге иск от родственников погибших в Норд-Осте к государству, признал, что там было нарушено важное право человека. Право на жизнь. Вот этим правом нам и пришлось пожертвовать в Беслане. Не то что власть не хочет защищать жизнь заложников, но она не ограничивает себя в решениях, это право нарушающих. Плох тот командир, который не бережет жизнь своих солдат, но права на жизнь у солдата на поле боя нет. А командиры — ну что же, бывают и плохие командиры, надо уметь побеждать и с такими.
Когда-то у меня был однокурсник, Паша, он учился на отделении истории КПСС. Мы с ним были в военных лагерях, где из нас делали офицеров запаса. Мы три месяца сидели в какой-то дыре под городом Ковров и ругательски ругали тех, кто нас обрек на это кретиническое времяпровождение. А Паша, он уже отслужил в армии, других на отделение истпарта не брали, и он был к этому попривычнее. И он как-то вдруг заорал, когда мы валялись на какой-то полянке в прострации от армейского отупения: "Идиоты! Вы что думаете, на наш век войн не хватит? Почему вы не учитесь воевать?"
Я его потом никогда не видел. А когда был Норд-Ост, он все три дня появлялся на экране. Официальный представитель оперативного штаба контртеррористической операции Павел Кудрявцев. Он бесстрастно комментировал происходящее — убит заложник, переданы вода и соки, отпущены дети, убит еще один заложник. Я думаю, из него должен был выйти отличный офицер, он к этому готовился, да и отделение, на котором он учился, было кадровым резервом для спецслужб. У него были крепкие нервы, он спокойно говорил. Но когда я его видел там, в телевизоре, я все время думал, что как же он это тогда сказал. Надо же понимать, как мы воюем.
Как мы победили Гитлера, расстреливая своих в спину огнем заградотрядов. Как мы воевали в Афганистане, посылая ребят из Вологды или Пензы через два месяца после учебки сражаться в горы против партизан, которые там всю жизнь осваивались. Как мы воевали в Чечне — помните штурм Грозного? А как бомбили города с мирным населением, надеясь, что попадем в вооруженное, помните?
Вот так же мы воевали с террористами в Беслане. Мы пришли к особой доктрине борьбы с террором — это массовая мобилизация заложников с временным ограничением их права на жизнь. Раз с вами воюют — значит вы солдаты. Раз вы солдаты — должны отдать жизнь за Родину.
И ведь победили! Не так, как США после 11 сентября, а по-своему, русским способом. Сегодня теракт по типу Норд-Оста на порядок менее осмыслен, потому что угрозы для государства он не представляет. Для населения — да, но не для власти. Или вы думаете, что возмущенные избиратели ее не переизберут?
Принято считать, что свертывание демократии при Путине — это следствие его личных свойств. Мне, однако, кажется, трансформация государства, которая произошла за 10 лет,— это ответ на вызов Норд-Оста. Глобальная война с террором, которую провозгласил президент Буш, действительно была. Но война перестраивает каждое государство так, чтобы оно максимально эффективно использовало тот уровень социальной организации, которым располагает. Черчилль произносил речи в парламенте, Сталин сажал в лагерь за сдачу в плен — у кого что лучше получается, тот тем и пользуется. Мы свою операцию по борьбе с террором провели так, что устранили угрозы, идущие от демократии. Издержки в том, что демократии больше нет. И еще в том, что теракт теперь эффективен только в отношении самой власти. Но в логике специалистов по безопасности считается, что когда знаешь, на кого нападут, защищаться гораздо легче.