Книги с Григорием Дашевским
"Чонгулек. Сонеты и песни. Тексты, написанные без ведомства автора"
Павел Гольдин
М.: Арго-Риск, 2012
В современной русскоязычной поэзии у живущего в Симферополе Павла Гольдина, наверное, самая экзотическая внелитературная профессия. Он — дельфинолог, и его стихи плотно заселены водными млекопитающими: тюленями, русалками, утконосами, морскими коровами — существами, нарушающими грань между холодным и теплым, земной и водной жизнью, живородящим и яйцекладущим. Новый небольшой сборник "Чонгулек" — более эклектичный, чем выходившая три года назад книга "Хорошая лодка не нуждается в голове и лапах". Поначалу кажется, что Гольдин жертвует своей очень узнаваемой иронично-сказочной манерой ради игры с разными интонациями повествовательной линии русской поэзии. Но вскоре понимаешь, что присутствие чужих голосов здесь — не просто стилевые поиски, а важный момент.
Все тексты Гольдина — о мутациях: животных, предметов, исторических персонажей (в новой книге Герман Геринг — грустная птица, Жанна Д`Арк — изобретательница клонирования, Петр I — сначала еврей, потом личинка насекомого), о странных чудесах, делающих проницаемыми географические, временные, смысловые границы. Происходящие в его стихах сдвиги вещей друг в друга — проявление любви между абсолютно разноприродными явлениями. Корпус текстов Гольдина — своеобразные "Метаморфозы", каталог изменений, формирующих из знакомого мира мир невиданный. Эти бесконечные преображения носят в его стихах отчетливо телесный характер. Гольдин — редкий автор, не читающий тело как вместилище символов. Напротив, саму культуру он воспринимает как тело, каждую живущую в ней историю — как небольшой организм, а значит, носитель непостоянства. В новой книге такие мутации сильнее, чем раньше, затрагивают сам язык. Читатель наблюдает, как знакомые ему голоса — от модернистских классиков до современных поэтов — теряются, оказываются в состоянии смысловой левитации. Здесь нет и намека на пародию, просто исследование Гольдина о способности тел к изменениям перешло на новый уровень — добралось до тел самой поэзии.
"Сестра Моника"
<Э. Т. А. Гофман>
СПб.: Kolonna Publications, 2011
Угловые скобки в имени автора — неспроста. Порнографический роман о жизненном пути монахини Моники вышел в Германии в 1815 году анонимно. Приписывать Гофману его стали уже в XX веке — в основном из-за сходства с книгой-одногодкой, первым романом самого Гофмана "Эликсиры сатаны". Был ли на самом деле великий немецкий романтик автором книги о Монике, до сих пор неизвестно. Как бы то ни было, сходство это скорее внешнее. Если гофмановский роман про порочного монаха — страшная готическая история, вполне серьезный философический трактат, то "Моника" — либертинная безделка, упражнение в неприличных стилях и одновременно пародийный набор штампов из всей европейской литературы рубежа XVIII и XIX веков. Главная героиня исповедуется в эротических похождениях сначала своей бабушки, потом — матери, потом — своих собственных. Участвуют благородные рыцари, благочестивые монахи, просвещенные интеллектуалы, таинственные авантюристы и воспитатели юных душ. Все они питают особенный вкус к порке, но и другими наслаждениями не брезгуют. Воспринимать "Монику" подряд немного утомительно, но в малых дозах она доставляет изрядное веселье фрагментами в духе: "Полковник, ты молвишь, словно ангел,— воскликнула в упоении моя мать, сорвала с себя нагрудную косынку и прижала лицо супруга к своей вздымающейся от восторга груди, расстегивая при этом ему штаны; она подвернула ему рубашку и мягкими пальцами подняла колосса на месте холодного и необрезанного Саваофа его храма". К тому же дочитать "Монику" стоит из-за завершающего книгу очень остроумного эссе "Немецкая порнография" одного из переводчиков романа, филолога и писателя Александра Маркина.
"Я пришел к тебе, Бабий Яр... История самой знаменитой симфонии XX века"
Евгений Евтушенко
СПб.: Текст, 2012
Новая книга знаменитого шестидесятника — немного странного жанра: отчасти — воспоминания с приложением документов и фотографий, отчасти — тематический сборник стихов. У книги три равноправных темы. Первая — сама трагедия расстрелов в Бабьем Яру и ее полулегальное положение в советском сознании периода после кампании по борьбе с космополитизмом. Вторая — знаменитое стихотворение Евтушенко 1961 года, собственно, прорвавшее этот уговор молчания. Третья — написанная на стихи Евтушенко Тринадцатая симфония Шостаковича. Относительно недавние воспоминания обрамляются и перемежаются поэтическими текстами разных лет — от 1950-х до 2000-х, так или иначе связанными мотивами музыки и еврейской темой ("Основа чести и морали / в том, что, единые в строю,/ еврей и русский умирали / за землю общую свою"). Стихи Евтушенко здесь, конечно, интересны не сами по себе, а как штрихи к портрету человека, настойчиво пытающегося говорить о том, что в обществе считается запретной темой. И как бы ни относиться к их автору, его мемуары представляют интерес именно как памятник этой настойчивости.