Дворец науки

У всякого уважающего себя дворца должны быть свои подземелья. Хоть дрезденский Цвингер в основе своей не то чтобы совсем дворец, а изящное позднебарочное каре из павильонов и галереек, у него подземелья, оказывается, тоже есть. Еще занятнее, что мне пришлось с ними познакомиться ради того, чтобы побеседовать с Петером Плассмайером, директором того подразделения Государственных музейных собраний Дрездена, что по старинке зовется Математико-физическим салоном.

Подземелья вразрез с пышностью фасадов оказались не слишком декоративными полуподвальными галереями, в которые выходят двери со всякими табличками обычного учрежденческого вида. (Одна гласила: "Осторожно, служебные собаки!") Среди них обнаружился и кабинет доктора Плассмайера. В ответ на сколь возможно вежливое удивление таким офисом директор, сидящий за заваленным планами и прочей проектной документацией столом, весело отмахнулся: "Ну что вы, это временное, пока реконструкция не закончилась".

Центр Дрездена и особенно его музейная часть действительно превратились за последнее десятилетие в празднество реконструкции — неспешной, тщательной, страшно наукоемкой. Для всего города главный символ этого процесса — восстановленная Фрауэнкирхе, до бомбардировок 1945-го бывшая одной из доминант "Флоренции на Эльбе". У дрезденских музеев символы свои: постепенное обживание восстановленного замка саксонских курфюрстов и прирост обновленных выставочных помещений, в том числе и в Цвингере. В этом долгом стратегическом деле предстоящее весной открытие Математико-физического салона — один из очень важных этапов, хотя коллекция его как будто бы не так знаменита, как галерея старых мастеров или "Зеленые своды".

— Салон появился в 1728 году, когда в Цвингере возник, как тогда говорили, palais de science,— говорит доктор Плассмайер, попутно разыскивая для наглядности старинную гравюру.— Это для тогдашнего придворного быта было очень типично. Ну, вы представляете себе: все эти "философские кабинеты", где показывались научные чудеса. Электрические машины, воздушные насосы, механические и оптические диковины и прочее.

Заодно, как выясняется, к этому передовому ассортименту добавили и предметы, взятые из старинной кунсткамеры курфюрстов. Средневековые арабские астролябии и секстанты, глобусы колумбовых времен, изделия позднеренессансных механиков, которые даже сейчас воспринимаются как что-то граничащее с колдовством. Возникает вопрос: зачем все это нужно было выставлять здесь, в Цвингере? Неужели только для развлечения любопытствующих придворных дам? Директор терпеливо объясняет:

— Не только. С одной стороны, это было продолжение традиции ренессансных кунсткамер, но с другой — дань начинающейся эпохе Просвещения. В Салоне были собраны чудеса уже не природные, а технические, но они тоже должны были, как предполагалось, воспитывать государей и их отпрысков.

Возможно, именно наличие старинных артефактов позволило Математико-физическому салону уже довольно рано восприниматься как составная часть именно что музейных коллекций. В ХХ веке его собрание продолжали пополнять, естественно, уже без всяких видов на воспитание государей. И более того, после Второй мировой Салон был первым учреждением из всех Государственных музейных собраний, которое открыло свою экспозицию для публики на историческом месте:

— Это было в начале 1950-х, и вообще-то для музея это было очень хорошее время потому, что коллекция росла. Но экспозиция была сделана не очень хорошо. Все вперемешку, микроскопы, глобусы, настольные часы, карманные часы... Наша задача теперь — рассказать про историю самой коллекции и про то, как менялся ее смысл.

И директор, вооружась чертежами, досконально рассказывает про будущие музейные помещения ("вот здесь в витринах темно-коричневый фон, а здесь глубокий фиолетовый... а вот это просто потрясающее пространство, такие совершенные пропорции").

— В первом зале мы показываем измерительные приборы, ренессансные астрономические модели и автоматоны. Будет несколько интерактивных экранов, с помощью которых можно будет посмотреть, как это работало, вот, например...— и герр Плассмайер находит в компьютере соответствующий ролик, изображающий в действии странную машину начала XVII века, гибрид органа, спинета, часов и музыкальной шкатулки с механическим дивертисментом. Часы бьют, спинет играет гальярду, маленькие фигурки пускаются в церемонный придворный пляс.

— Здесь, во втором зале, мы выставим "философские инструменты" XVIII века — то, о чем я говорил, насосы, линзы, огромные зажигательные зеркала, электрические устройства. И тут же арсенал обсерватории. Третий зал — коллекция часов, настольных, настенных и карманных, а четвертый — это совершенно новое помещение, которое мы устроили в стене Цвингера, и там будут глобусы. Да, и будет еще отдельная часть, где можно будет посмотреть на копии особо интересных инструментов. Посмотреть, потрогать, самому сделать эксперимент с "лейденской банкой" или научиться пользоваться астролябией.

И все-таки известен Математико-физический салон в первую очередь не зажигательными зеркалами и не музыкальными шкатулками. Это одна из самых уважаемых часовых коллекций в мире. И вот тут, как выясняется, сыграло основную роль вовсе не монаршее изволение, а частное хобби:

— Салон стал первой обсерваторией в Дрездене. Астрономия, в общем, была частным делом инспекторов салона, но им для этого нужны были все более точные и совершенные часы. Что-то они покупали, что-то заказывали у местных часовщиков, что-то изобретали сами. Естественно, они писали о своих наблюдениях — в журналы и просто другим астрономам по всей Европе. Но писали также и о своих часах. И постепенно многие обсерватории стали заказывать часы у дрезденских мастеров. А сам Салон превратился в службу точного времени для всего города. Часы во дворце, башенные часы, потом часы на железнодорожных станциях — все уточняли время здесь. Так что это не только музей, это еще и общественное учреждение.

Здесь, конечно, возникает занятная рифма с тем обстоятельством, что одним из главных спонсоров дрезденских музейных собраний (и Салона тоже, получается) сейчас состоит именно часовая компания, причем саксонская,— A.Lange & Sohne. Но Петер Плассмайер с известной гордостью дает понять, что рифма эта совершенно не случайная:

— В начале XIX века многие студенты дрезденского Политехникума приходили сюда, в Цвингер, изучать механику. Одним из этих юношей был Фердинанд Алоис Ланге, который именно тут и принял решение стать часовщиком. И учитель его, Иоганн Фридрих Гуткес, придворный часовщик, тоже делал часы для здешней обсерватории. То есть без Салона не было бы и мануфактуры Ланге в Гласхютте. Как видите, у нас много историй, но эта история пути от придворного palais de science до фабрики в Гласхютте — одна из самых важных.