Фестиваль классика
В зале имени Чайковского прошел IV Большой фестиваль Российского национального оркестра. Фестивальная программа, как обычно, отличалась разнообразием жанров и персоналий — музыка симфоническая, оперная, духовная, выступления с зарубежными инструменталистами, российскими и европейскими певцами и даже с джазовыми музыкантами из Brubeck Brothers Quartet. Гибкость оркестра оценил СЕРГЕЙ ХОДНЕВ.
В самом деле, фестиваль честно отрабатывает свое название: это не фестиваль одного дирижера, а фестиваль одного оркестра, Михаил Плетнев только в двух фестивальных программах стоял за дирижерским пультом. Наверно, есть в этом и чисто прагматические резоны: лихому залпу из нескольких собственноручно проведенных больших оркестровых программ подряд кропотливый и вдумчивый руководитель РНО предпочитает позицию "лучше меньше, да лучше". Но тем интереснее наблюдать, как оркестр по-разному, но с равным классом и равной отзывчивостью демонстрирует себя с разными дирижерами, хотя бы и с интервалом в два-три дня.
Открывал фестиваль, к примеру, Владимир Юровский, который нетривиально отозвался на юбилей Седьмой симфонии Шостаковича и одновременно на актуальную для этого года тему войны и мира, сопоставив в одной программе "Ленинградскую" Шостаковича еще с одной военной симфонией — Шестой Ральфа Воан-Уильямса, важного, но плохо оцененного в текущем московском репертуаре английского классика. Программу, посвященную Игорю Стравинскому, отдали дирижеру с той же фамилией — Мариусу Стравинскому, представленному в прессе как британский дирижер, хотя молодой музыкант родился в Казахстане, а в 2000-х работал в Москве и Петрозаводске (но учился действительно в Лондоне). "Стравинский-гала", представлявший оперу "Соловей" и музыку к балету "Петрушка", оказался изящным, наглядным, даже чуть театрализованным концертом, украшенным мариинской примой Ольгой Трифоновой в партии Соловья и слайдами со знаменитыми эскизами Александра Бенуа, но об индивидуальной и содержательной интерпретации музыки Игоря Стравинского в случае Мариуса Стравинского говорить пока рано.
Закрывал фестиваль опять-таки приглашенный маэстро, но только уже из поколения патриархов. "Маленькой торжественной мессой" Россини дирижировал Альберто Дзедда, главный эксперт — что в академическом, что в исполнительском смысле — в творчестве композитора из Пезаро. Лучезарный дирижерский почерк Дзедды в Москве неплохо известен, он исполнял здесь (кстати, именно с РНО) "Итальянку в Алжире", приглашал его на своего "Севильского цирюльника" и Музтеатр имени Станиславского и Немировича-Данченко. И все же неожиданности этой мессе, последнему большому сочинению Россини (Дзедда исполнял собственную редакцию ее авторской оркестровой версии), было не занимать. С почти барочным, в духе фуг Баха и Генделя, звучанием "ученых" хоровых номеров в исполнении хора "Мастера хорового искусства" поразительно естественно сочетались скорее вердиевская, чем белькантовая укрупненность рисунка и полнота звучания вокальных номеров и ансамблей. А единственный оркестровый номер, offertorium, позвучал так колоритно, весомо и драматургично, что общеизвестный образ Россини как балагура-гурмана, мастера изумительных вокальных буффонад, спокойно оставляющего оркестру роль большой гитары, впору было поставить под сомнение.
Впрочем, по части драматургических неожиданностей сильнее всего выделялась концертная версия "Евгения Онегина" Чайковского, предложенная самим Михаилом Плетневым. Относительно этого проекта тоже приводились всякие практические соображения: мол, приглашать мировых звезд фестивалю по такому случаю не с руки и поэтому выбраны в основном оперные артисты московских театров, звезд с неба не хватающие, но знающие оперу назубок. Но и эта нарочитая вокальная незвездность тоже выглядела почти что принципиальным художественным жестом. В отличие от своих предыдущих оперных опытов, где партитуры часто подвергались сокращениям и купюрам, "Евгения Онегина" дирижер явно принял настолько цельным и глубоким образом, что ничего сокращать не стал. Однако опера Чайковского выглядела в его интерпретации не предназначенной хоть и музыкальному, но театру, а грандиозным симфоническим панно, где участие певцов — не более чем частность. Часть вокальных номеров, как следствие, тонула в оркестре, ансамбли сплошь и рядом были неразборчивы, что, безусловно, и неприятно, и неудача. Но парадоксальным образом именно этого "Онегина" хочется назвать и кульминацией теперешнего фестиваля, и даже интерпретаторской удачей. Давно на отечественной сцене не был с такой рельефностью, не связанной никакими театральными надобностями, предъявлен сам трагизм лирических сцен Чайковского, та выстроенная в музыке драматическая и эмоциональная среда, при которой вообще не возникает вопрос о том, что "счастье было так возможно, так близко",— ну не было оно возможно, и близко тоже не было, была одна только иллюзия, "замена счастию", увы, недолговечная. Иными словами, уж как бы ни пестрели афиши и каким бы коллегам самого разного дарования шеф РНО ни уступал свое место, в этот раз Михаил Плетнев, со своей стороны, смог сделать центральным событием фестиваля, казалось бы, вдоль и поперек знакомую партитуру Чайковского.