Премьера театр
Московский Театр наций показал первую в новом сезоне премьеру — музыкальную комедию "Женихи" Исаака Дунаевского поставил тандем режиссера Никиты Гриншпуна и художника Зиновия Марголина. Комментирует ДМИТРИЙ РЕНАНСКИЙ.
Оперетта в советском ее изводе по-прежнему остается пожалуй что самой проблемной репертуарной зоной российского музыкального театра. Предпринимавшиеся в последние годы считанные попытки реанимации слишком тесно связанных с духом времени и потому, как казалось, окончательно и бесповоротно снятых с повестки дня опусов советских классиков лишь однозначно диагностировали клиническую смерть жанра. В подобном контексте обращение зарекомендовавшего себя форпостом актуальной режиссуры Театра наций к числящимся первой советской опереттой "Женихам" Исаака Дунаевского и приглашение в постановщики режиссера "с родословной" (дед Никиты Гриншпуна был одним из основоположников легендарной Одесской музкомедии, в историю музыкальной режиссуры вошел и его отец) выглядело как минимум интригующе. Забегая вперед можно сказать, что выход подопечных Евгения Миронова на новую жанровую территорию обернулся появлением в афише Театра наций спектакля, не имеющего аналогов в современном российском театральном процессе.
Старожилы Мариинского театра любят вспоминать bon mot о том, как после петербургской премьеры балета "Симфония до мажор" одна не в меру впечатлительная зрительница выбежала из зала с восторженным воплем "Я вижу музыку!", имея в виду, вероятно, то мастерство, с которым Джордж Баланчин облекал в хореографическую плоть структуры партитуры Жоржа Бизе. Примерно те же эмоции по аналогичному поводу способна вызвать, как ни парадоксально, и постановка Театра наций: "Женихами" Никита Гриншпун отрекомендовался режиссером, умеющим то, на что в России способны единицы,— использовать музыку как основу и источник театральной ткани. Звук и жест связаны в его спектакле нераздельно, действие зарождается из ритма и энергии музыкальных фраз: обращаясь с партитурой Дунаевского с еретической свободой и воспринимая первоисточник лишь как канву для импровизации, режиссер берет на себя функции одновременно и дирижера, и композитора, словно бы на ходу переинтонируя музыкальные реплики, жонглируя ими и перебрасывая их от одной группы артистов к другой.
Освоившие премудрости игры на музыкальных инструментах и вполне поднаторевшие в вокальном искусстве артисты Театра наций неотличимы в "Женихах" от выведенных на сцену и ставших полноправными участниками действия консерваторских выпускников. В обращении с этим ни на секунду не покидающим подмостки оркестром господин Гриншпун демонстрирует совершенно ювелирное, редкостное для молодой отечественной режиссуры умение работать в пустынном пространстве раздетой донага сцены — а пластической красотой мизансцен "Женихи" местами напоминают, страшно сказать, иные спектакли Джорджо Стрелера. Пестованием изощренной театральной формы режиссер, на первый взгляд, вообще склонен заниматься куда более охотно, чем вчитыванием в партитуру Дунаевского принципиально новых смыслов. Но при ближайшем рассмотрении амбициозность замысла постановщика становится очевидна: истинным сюжетом "Женихов" господин Гриншпун делает вовсе не высмеивающую нравы времен нэпа сатиру, а пускай завуалированное, но чрезвычайно темпераментное признание в любви эпохе Шкловского и Мейерхольда и вообще всему советскому авангарду 1920-х годов.
И прежде всего авангарду театральному. Это становится особенно заметно, когда примерно к середине первого акта с изумлением понимаешь, что выстроенный Зиновием Марголиным ключевой элемент сценографии спектакля — гигантский, во всю ширину и в половину высоты зеркала сцены гроб — не что иное, как конструктивистский "станок для игры", который отважно осваивает отлично сыгравшийся актерский ансамбль во главе с бесстрашной Юлией Пересильд. За восемь лет до того, как Дунаевский принялся сочинять "Женихов", ленинградские формалисты рассказали миру о том, что гоголевская "Шинель" организована не сюжетом о мытарствах маленького человека, а словесной игрой — интонационной, декламационной, ритмической. Вот и в спектакле Никиты Гриншпуна сюжет о массовом сватовстве к вдове зажиточного трактирщика существует лишь как повод увлечь артистов и зрителя виртуозной театральной игрой, наблюдать за которой одно удовольствие и для так называемой широкой публики (в стартовавшем сезоне постановке Никиты Гриншпуна уготована судьба потенциального кассового хита), и для профессионального сообщества (ему авторы адресуют отдельную порцию гэгов). "Женихи" создают неожиданный для российской театральной ситуации прецедент: поставленный на как будто бесконечно далеком от современности материале и говорящий с залом на вполне традиционном языке, этот спектакль оказывается в конечном счете едва ли не самым живым и талантливым зрелищем из числа тех, что можно увидеть на сегодняшней столичной сцене.