Одна из проблем современного мира заключается в исчезновении монопольного права на знание. Это происходило постепенно. Французские символисты кричали, что поэзия — дело всех, но это тогда было пощечиной общественному вкусу, потом случилась демократизация искусства фотографии, уорхоловские пятнадцать минут славы, IKEA и Livejournal — и допрыгались. Вокруг практически не осталось областей, которые не могли бы быть с большей или меньшей оперативностью превращены в общедоступную социальную сеть, за исключением атомной энергетики и полетов в космос. Впрочем, последнее, глядя на российские успехи в данной области,— не за горами.
Гастрономия окончательно сдалась открытому обществу где-то в девяностые. До этого времени все-таки как-то соблюдался баланс между открытым миром любительских рецептов и секретами шеф-поваров. Но потом выяснилось, что открытость помогает продавать — и никакой поварской секретности не осталось. Тем более что в массе своей эти секреты и были секретами Полишинеля.
Я помню, как первый раз приехал в Турцию. Это было в девяностые, в районе Сиде, где тогда была пустыня с тремя римскими развалинами, вокруг которых построили несколько новых отелей и бродили парубки с рюкзаками апельсинов, из которых они редким отдыхающим на пляже выжимали сок.
Я был в делегации русских журналистов, которых привезли знакомиться с новым туристическим регионом и в этом регионе забыли. Натурально забыли. Основательно. Поселили в отель и там бросили.
Мы прожили две недели, пользуясь всеми благами цивилизации "ол инклюзив", но, в силу того что количество достижений ее было все же ограниченным, где-то на десятый день самые нетерпеливые забили тревогу.
Они пытались обсудить ситуацию с руководством гостиницы, но руководство не говорило на иностранных языках и просто вежливо улыбалось. Они пытались дозваниваться в Москву, но в Москве никто не подходил к телефонам.
Кто-то звонил в российское консульство с требованием вернуть на родину, кто-то усиливал загар и пил апельсиновый сок на пляже.
Я же устроился в кафе переводчиком меню.
Я и так ходил в это кафе, потому что есть каждый день три раза в ресторане, где все включено, было не то чтобы невкусно, но как-то безнадежно. В метафизическом смысле.
И я вечерами просто сидел в этом кафе между пустыней и морем и пил там турецкое пиво, занося в блокнот то, что мне казалось тогда точными антропологическими наблюдениями.
На двенадцатый день ко мне подошел хозяин и протянул меню.
Ровно то же самое почти две недели проделывали его официанты, но я просто показывал им на свой стакан, который предварительно покупал в баре, и они его обновляли. Меню я даже не смотрел, поскольку оно было написано по-турецки.
Но хозяину нужно было другое. Он протянул мне английское меню. Высокий, довольно грузный и усатый, он сказал мне: "Я тебя люблю. Москва. Ты такая красивая. Очень" — и показал пальцем куда-то в раздел супов.
Там было написано: Lentil soup.
Я подумал, что он хочет, чтобы я что-то попробовал у него в кафе кроме пива, и кивнул: чечевичный суп, почему бы и нет.
Он и не подумал распорядиться на предмет супа.
"Я тебя люблю. Москва. Очень",— он произнес это с таким чувством, что, не будь мы в публичном мечте, на пляже и в Турции, я бы даже насторожился.
Но тут я понял, что ему не нужно любви, а всего-навсего понадобилось перевести меню на русский, кивнул и попросил карандаш. Он просиял, и с тех пор я больше не платил за пиво. А еще через несколько дней кто-то ответил моим коллегам по телефону, и нас увезли в Москву. И я так и не попробовал того чечевичного супа, про который писал в том пухлом меню.
Но зато с тех пор я попробовал несколько сотен видов этого супа. И знаю три десятка выдающихся вариантов.
И поскольку сейчас на дворе время максимальной открытости — делюсь одним из них.
Это чечевичный суп с уклоном в морковь. Такие готовят в ливанских и турецких ресторанах Лондона. И это гибрид классического чистого чечевичного супа и морковного супа с кинзой.
В большом сотейнике на быстром огне обжаривается на оливковом масле одна луковица в мелкой нарезке. Когда лук станет мягким, к нему добавляется щепотка кумина и мелко нарубленная морковь — грамм четыреста. Все это жарится еще несколько минут, пока морковь не карамелизуется. Потом щепотка сахара, щепотка острого красного перца и двести грамм красной чечевицы. Огонь убавляется, и все вместе, время от времени помешиваясь, томится еще две-три минуты. Дальше — столовая ложка белого винного уксуса и все томится, пока не выпарится уксус.
Осталось добавить куриный бульон или воду и варить двадцать минут, пока не сварится чечевица.
Тогда это нужно заправить соком лимона и рубленой кинзой, снять с огня и дать постоять пять минут.
После чего — пробить блендером, посолив и поперчив по вкусу. И подавать с белыми сухариками.
Большая доля моркови, сочетание кислоты и сладости делают этот суп мощнейшим высказыванием в своем жанре.
Мне хочется верить, что именно такой вариант был в том кафе на берегу пляжа в Сиде. Тем более что проверить это у меня нет никакой возможности. Теперь там построено в три ряда всяческой недвижимости. А тот турок наверняка уже не ходит по кафе с листками переведенных меню. Потому что наверняка разбогател и потому что ему сейчас должно быть уже хорошо за семьдесят. Надеюсь, что именно мои переводы помогли ему заработать на счастливую старость.