Литература / Проза
В издательстве "Фолио" под названием "Моя російська бабуся та її американський пилосос" вышел украинский перевод романа Меира Шалева "Дело было так". С первым в Украине изданием одного из самых известных израильских прозаиков ознакомилась ИННА БУЛКИНА.
Заглавие книги, выпущенной "Фолио", откровенно отсылает к английскому изданию романа: "My Russian Grandmother and her American Vacuum Cleaner". Между тем его оригинальное название — "Дело было так" — для самого автора звучит "с неискоренимым русским акцентом". При этом Меир Шалев, которого в Израиле называют "русским писателем", а первый его роман так и назывался — "Русский роман", сам по-русски не читает. И тем более он не читает по-украински и не ведает, что его "русская бабушка" Тоня Пекар родом из местечка Ракитного под Киевом, не вполне "русская", хотя и говорит всю жизнь, как ему кажется, с тем самым "русским акцентом". Все ее истории начинаются сакраментальным зачином "дело было так", и ее дети и внуки унаследовали эту привычку. "У нас в семье,— уверяет "русский писатель" Шалев,— это означает: все, что я сейчас расскажу,— святая правда и ничего кроме правды". И это в самом деле абсолютно правдивая история о Стране (а вы никогда не услышите от израильтянина: "Я живу в Израиле с такого-то года",— только так: "Я в Стране с такого-то года") и ее жителях.
Бабушка Тоня, маленькая девочка с косами в гимназическом платье, сошла с корабля в Яффо в начале 20-х годов прошлого века. Очень скоро субтильная барышня, которая пила чай только из блюдечка, отставив мизинец, стала женой сурового вдовца с двумя детьми, привыкшего пить крутой кипяток,— дедушка Арон Бен-Барак до самой смерти про любой самый горячий чай говорил, что тот холоден, как лед. Бабушка Тоня рассказывала эту историю как "русский роман": дедушка влюбился в нее без памяти и угрожал "утопиться в Иордане", если она ему откажет. Дело было именно так и не иначе, хотя более прозаически настроенные родственники полагали, что дедушка Арон посватался к младшей сестре своей покойной жены в надежде, что та поможет ему поднять детей. Дальше был мошав — что-то вроде архаического колхоза на малярийных болотах, где хрупкая девушка из Ракитного работала на самых тяжелых работах, родила пятерых детей и всю жизнь фанатично боролась с грязью. В результате возникла своеобразная семейная мифология, а для маленького Меира дом наполнился тайнами, спрятанными в закрытых комнатах. Большинство родственников воспринимали все эти вечно запертые двери с начищенными до блеска ручками как причуду вздорного бабушкиного характера, но для городского мальчика дом в мошаве стал его детским раем.
Здесь все время будет две правды и две версии событий. Тем не менее все было именно так, потому что одной правды не бывает, иначе этот парадоксальный мир становится скучным и плоским. Меир Шалев рассказывает про Страну-семью с ее суровыми пионерами-мошавниками и городскими очкариками, у которых "все взгляды правые, а все руки левые", про свой родной город Иерусалим, который навсегда связан в его памяти с застроенным блочными зданиями районом Кирьят-Моше, где на въезде стояли дом для слепых, психбольница и сиротский интернат. У другого писателя это звучало бы как аллегория Города слепых, сирот и сумасшедших, но не у Шалева с его детским простодушным лукавством и просвечивающими друг через друга "двумя правдами".