Фестиваль опера
Впервые за 92 года своей истории Зальцбургский фестиваль представил постановку чрезвычайно популярной на всех остальных сценах оперы — "Богемы" Пуччини. Партию Мими в спектакле, поставленном молодым итальянским режиссером Дамиано Микьелетто, к всеобщему восторгу спела Анна Нетребко. Из Зальцбурга — СЕРГЕЙ ХОДНЕВ.
Пуччини в Зальцбурге как-то изначально не повезло: Рихард Штраус своего итальянского коллегу не любил и нелюбовь эту смог привить основанному им фестивалю. Здесь, правда, все-таки ставили некогда "Тоску" и "Турандот", но с "Богемой" не сложилось вовсе. Жерар Мортье, унаследовавший в свое время пост фестивального интенданта после смерти Герберта фон Караяна, был, очевидно, особо убедителен в своих инвективах против оперы, которую он ославил квинтэссенцией пошлости и китча. И ни Петер Ружичка, ни Юрген Флимм, пришедшие на смену Мортье, к "Богеме" так и не притронулись. А вот Александр Перейра осмелился, уточняя, правда, что дело не в популярности оперы, а в заслугах Пуччини перед оперным театром ХХ века.
Отчасти это, конечно, лукавство, потому что главным аттракционом этой премьеры при всех реверансах перед Пуччини явно должно было стать участие Анны Нетребко. Ажиотаж оказался оправданным — Нетребко по-прежнему очень хорошая Мими, несмотря на теперешний плотный, потяжелевший голос. Партия "впета" уже до ощущения максимального контроля над всеми ее возможностями, и почти каждая фраза звучала с умело найденной и совсем не вульгарной красотой. Почти каждая. Потому что в образе Мими певице легко давались наивность, трогательность, спонтанность, симпатичные девчоночьи повадки, но странным образом совершенно не давалось страдание: любой намек на муку немедленно заставлял артистку, только что, казалось бы, столь естественную, и петь манерно, и играть так же.
Впрочем, Мими госпожи Нетребко в кастинге этого спектакля хоть и самый громкий, но не единственный сильный момент. Нино Мачаидзе, певшая Мюзетту, несколько портила впечатление избыточным вибрато, зато в мужском составе все равномернее: очень удались и Марсель (Массимо Кавалетти), и Коллен (Карло Коломбара), и сам Рудольф, которого пел Петр Бечала. На премьере последний, впрочем, разболелся (заменять его срочно вызывали Йонаса Кауфмана, выступившего на фестивале прямо стахановцем), но к дальнейшим спектаклям вполне вернул себе превосходную форму. Вообще, главной неожиданностью во всей музыкальной части оказалась трактовка дирижера Даниэле Гатти, сделанная несколько рвано и с непривычными контрастами темпов, хотя возможно, что дирижер просто старался, как мог, отвечать идеям режиссера, увидевшего в "Богеме" череду сменяющих друг друга кинематографических планов.
Визуально это режиссерское ощущение реализовать труднее, учитывая, что "Богему" показывали на сцене Большого фестивального зала, которая в силу исполинских размеров каким-то тонким синтетическим экспериментам с театральным языком чаще всего сопротивляется. В этом смысле постановщика выручает образная и довольно сильная сценография (Паоло Фантин); условная "мансарда" — это, в сущности, подоконник перед огромным, во весь размер сцены, окном с запотевшими и мокрыми от дождя стеклами. Вот что значат пропорции и глазомер: монструозное окно гротеском не выглядит, зато сразу придает известную элегичность разворачивающимся перед ним событиям, которые смотрятся как "жизни мышья беготня", хотя и трогательная. Переплет этого окна — балкончики, рама — лестница. Рудольф, судя по видеокамере на треноге, не то начинающий кинематографист, не то видеохудожник, а полотно Марселя "Переход через Красное море" превращается в рекламный постер отдыха с дайвингом (на Красном море, естественно). Мими в этих обстоятельствах остается просить спички не для того, чтобы зажечь керосинку, а чтобы прикурить.
Эффектнее всего оказалась вторая картина, где за раскрывшимся окном возникает площадь с кабачком "Момюс" — гигантская карта центра Парижа, на которой расставляются заменяющие столики макеты домов. Смешное и непошлое зрелище праздничной суеты, где над толпой детишек летает наряженный Суперменом продавец игрушек Парпиньоль, как положено, резко контрастирует со следующей картиной, где в унылом полумраке зимнего утра дворники и проститутки толпятся у ларька, стоящего на обочине шоссе. Смерть главной героини сопровождается видеотрюком: как и в первой картине, невидимая рука выводит на запотевшем стекле огромные буквы MIMI, только теперь уже с трудом, будто цепенея,— и потом последним движением стирает надпись. Гладкий, ладно скроенный, очень в меру слащавый спектакль, где все по возможности деловито продумано и аккуратно работает, далеко не худшая по меркам Зальцбурга последних лет продукция, хотя ощущения нового слова в интерпретации этой оперы не оставляет и она, даже если учитывать, что соревноваться с местными, зальцбургскими прецедентами ей при этом не приходится.