Это не отрывки из дневника, не эссе, а именно записки, просто мысли и наблюдения. Но случаются времена, когда записные книжки более современны, чем теленовости и газеты
Смешно и грустно читать, смотреть и слушать (почти все) отечественные СМИ, в аббревиатуре только и существующие. СМИ в законе (или в загоне). Не видно и больших мыслителей, светских и религиозных, паству зовущих к свету. Даже деньги устали, они уже олигархов не радуют. (Скучно Прохорову без идеи.) Насыщение и нищета пришли в обнимку. Раньше и взамен праздника.
Не путать "идею" с "идейностью". Идея — дитя разума. Идейность — дитя политики.
Слово "шок" летает в воздухе к месту и не к месту. По TV его слышишь раз по сто в день. Женщин "шокирует" все: шок от радости, от горя, от хамства, от спектакля и книги, от нечаянной встречи с одноклассницей. Людоедка Эллочка может отдыхать, ее стиль дал обильные всходы. Еще хорошо идет глагол "озвучить". Им и дикторы не брезгуют. Но "озвучить" можно фильм в тонстудии, а никак не чью-нибудь очередную, порой бредовую, фантазию. Падение культуры всегда начинается с языка. Словари для широкой публики замурованы напрочь. Страна постоянно живет в "шоке" и "озвучке".
Посмотрел фильм "Товарищ Сталин". Позвонил С.Ю. Юрскому и сказал, что сожалею, что Сталина не сыграл менее яркий артист. Юрский пусть и невольно, но увеличил фронт молодых поклонников генералиссимуса, хотя сам антисталинист. Настоящий актер всегда любит своих героев, своих ненаглядных злодеев тоже.
Встречаю в клубе громкокипящего Рейна.
— Послушай,— говорит,— как ты относишься с Сосноре?
— Хорошо отношусь.
— Как?! Да ведь он жуткий графоман!
— Ну почему же, вот и прозу пишет. Как замечательно об Асееве и Крученых.
— Как?! Но ведь Асеев тоже графоман еще почище Сосноры!..
Люблю Евгения Рейна, потому что с ним можно поговорить о литературе.
У Пелевина практический ум и расчетливая фантазия. Где-то по дороге он утратил непосредственность чувства, дорогую черту русского таланта. Тут буддизм ни при чем и Христос не в помощь. Здесь характер, душа, почва взывают, они либо есть, либо их нет.
Блестящий и язвительный парижский мемуарист B.C. Яновский ("Поля Елисейские") точно пишет о "мстительном презрении к удаче" среди русских литераторов.
Однажды в концерте я видел, как Рихтер вдруг сбился посреди пьесы (не помню какой, играл с молодым Башметом) и остановил движение музыки. Руки молча лежали на клавиатуре. Через мгновение, взглянув в сторону зала, он продолжил игру. Момент незабываемый, ибо невольная ошибка великого музыканта мгновенно приблизила его к нам, сделав еще более человечным и ранимым.
Почти каждый более или менее интеллигентный человек думает, что он интересен миру. Это печальное заблуждение рождает бесконечные страницы мемуаров... Сам такой, прости Господи!
Два часа в Лувре. Неподалеку от Венеры Милосской объявление на разных языках: "Берегите кошельки. Возможны карманные кражи". Подумал: "Всюду жизнь, черт возьми, не только у нас!"
Завязавший литератор-алкаш — потерянный для писательства человек.
"Счастливая любовь всегда преступна — она безжалостно убивает все предыдущие". (Romain Gary)
Дать зарок — без крайней нужды не позволять себе не любить людей. Научиться, пока не поздно, прощать не по толстовскому, а по практическому интересу. Для здоровья собственной души.
Писатели-то у нас, может быть, неплохие, но совершенно не мыслители. Мало знают из греков и Библии или знают бестолково, наспех и потому, как на подбор, нехорошо, неглубоко мыслят или не мыслят вовсе. Им нечем вместить Россию в современную мировую литературу. Даже зарубежные слависты, лучшие из племени наших читателей, вынуждены признавать это печальное выпадение из контекста.
Есть дар, но все уходит в слова, никакой метафизики.
Стыдно (да и трудно) то и дело быть не самим собой. Но, наверное, это и есть жизнь. Смотришь на "общество" и стараешься не выпасть из него окончательно. А почему бы не выпасть? Страшно? Плевать я хотел на общество! Хочу выпасть! Мне близки за долгую жизнь всего несколько людей. Перечислить их нельзя, дело сокровенное. Только свечи поставить, кому за здравие, кому за упокой.
Смерть не только разлучает, но и сближает крепче всех дружб и любовей. (Все там будем.) Говорил прощальные речи у гроба Владимира Тендрякова, Евгения Евстигнеева, Булата Окуджавы, Владимира Соколова, Роберта Рождественского, Владимира Лакшина, Ивана Семеновича Козловского, Николая Крючкова, Андрея Вознесенского, Юрия Карякина и близкого школьного друга Игоря Распопова.
Московские митинги несогласных напугали режим. Испуг был красноречив и карикатурен, вплоть до того, что в дело пошел Лермонтов: "...умрем же под Москвой!" Между тем никакой серьезной оппозиции покамест не просматривается. Давно замечено, что у нас к политическим смыслам прилагаются определения "суверенная демократия", "несистемная оппозиция" и др. Это верный признак реального отсутствия подразумеваемых существительных, или, по крайней мере, их проблематичность. У нас именно "несогласные", а не "оппозиция", ибо нет, по существу, конкурирующих партий и авторитетных гражданских объединений. Нет серьезных лидеров. Безыдейщина царит и здесь, поэтому так легко пугать обывателя оранжевым цветом.
Ежедневно со страниц газет и журналов, с экрана телевизора нам сообщают удивительные вещи. Иногда писатели, журналисты, иногда политики. При этом особенно впечатляет интонация, уверенность в собственной эрудиции. Вот несколько врасплох схваченных удивлений.
В "Литературной газете" читаем: ""Революция пожирает собственных детей", — трагически резюмировал Дантон". Да не Дантон трагически резюмировал, а Вернио.
В "Новой газете" другой автор, помоложе, заявляет: "Как известно, Чехов сказал: мы боль!" Честно говоря, Герцен сказал, а не Чехов. (Особенно трогательно звучит "как известно".)
В шестом номере "Октября" за 2011 год нас уверяют, что Белинский "приветствовал "Записки из мертвого дома" и холодно отнесся к "Бедным людям"" Но ведь все было не так. Именно "Бедных людей" приветствовал критик, да и на даты стоило бы взглянуть. Где был Белинский, когда вышли каторжные записки Достоевского? Давно в могиле.
Главный редактор "Нашего современника" (N 7, 2010 год) вспоминает как "грузинский еврей Гия Маргвелашвили говорил тост, импровизируя, словно какой-нибудь Луи Армстронг на саксофоне". Видимо под эти тосты автор выпил немало, ибо принял великую джазовую трубу за саксофон.
Не отстает и В.В. Путин. 27 декабря 2011 года ("Вести" TV) он внезапно процитировал Эдуарда Бернштейна, отца германской социал-демократии: "Движение — все, конечная цель — ничто". И незаслуженно приписал знаменитую фразу Льву Троцкому (Бронштейну), дабы обвинить митингующих оппозиционеров в следовании этому беспочвенному постулату. Если здесь не импровизация, то я бы сделал серьезное внушение спичрайтерам нашего перманентного президента (Бернштейн и Бронштейн хотя и близкие, но все-таки разные вещи). В любом энциклопедическом словаре легко отыскать вышеупомянутый сомнительный афоризм (на букву "Б"). Впрочем, ошибка политически понятна. Троцкий наш, свой ренегат, а не какой-то там иноземный ревизионист, которого мало кто нынче и помнит.
Об авторе. Евгений Юрьевич Сидоров родился в 1938 году. Автор книг и статей о литературе, кино и театре. Министр культуры России (1992-1997), посол России в ЮНЕСКО (1998-2002).