"Сейчас, по-моему, публике не все равно"

С этого года у Зальцбургского фестиваля новый художественный руководитель: один из самых важных постов в современном оперном мире занимает отныне бывший директор Цюрихской оперы Александр Перейра. О взглядах на будущее знаменитого фестиваля он рассказал обозревателю "Власти" Сергею Ходневу.

"Я работал менеджером по продажам. А что?"

Что вам в Зальцбурге кажется самым трудным, если сравнивать с цюрихским опытом?

Есть одно очевидное отличие. Иногда думают, что делать в театре сезон за сезоном — это трудно, а фестиваль — ну что там, несколько недель, и все. Но Цюрихская опера — репертуарный театр, где есть своя труппа, свой оркестр, свой хор, с которыми вы работаете постоянно. И гостей приглашаете только для того, чтобы эту свою команду как-то дополнить. А в Зальцбурге этого нет. Ни оркестра, ничего. Всех надо приглашать. И потом, в репертуарном театре можно как-то идти на поводу у тех артистов, которых вы приглашаете. А здесь совсем другие приоритеты, тут нужно стремиться к лучшему из лучшего. Без компромиссов.

И все же вы рассчитывали на это приглашение?

Нет, я этого не ожидал. То есть честно вам говорю — вообще не ожидал. Мне бы в голову не пришло, что меня могут позвать, потому что, хотя я, с одной стороны, всегда обожал этот фестиваль, с другой — намеренно держался на расстоянии и часто относился к нему критически. Но все-таки, когда в 2009 году, к моему большому изумлению, поступило предложение, я был очень счастлив. Я еще не был в тот момент уверен, что соглашусь, но было приятно. Я ведь австриец, а возвращаться на родину всегда приятно. К тому же я надеюсь, что мой опыт здесь пригодится.

Кстати, об опыте — вы ведь начинали карьеру простым менеджером?

Я работал в австрийском бюро по туризму, а потом менеджером по продажам в компании Olivetti. А что? Мне кажется, это был вполне важный опыт. Потому что управлять такими институциями, как Зальцбургский фестиваль, ужасно сложно. Гораздо сложнее, чем каким-то коммерческим предприятием. Но с моим менеджерским опытом за плечами, наверное, это все-таки легче.

Как вы себе представляете миссию Зальцбургского фестиваля сегодня?

Это главный музыкальный фестиваль в мире. Поэтому, естественно, очень многие мои коллеги каждый год приезжают посмотреть, как здесь обстоят дела,— и я так приезжал в свое время. Так что, если относиться к фестивалям как к рынку, мы можем диктовать развитие этого рынка в ту или иную сторону. Можно подчеркнуть какие-то программные аспекты здесь, в Зальцбурге, и многие это подхватят.

Например?

Вот, допустим, я объявил, что у нас в рамках общего фестиваля будет маленький фестиваль духовной музыки, так называемая Ouverture spirituelle, "Духовная увертюра". Это сразу же вызвало резонанс — The New York Times даже первополосный материал сделала на эту тему. Многие продюсеры подхватили нашу идею. Думаю, это хорошо, если духовная музыка в фестивальном репертуаре будет играть более серьезную роль.

Но ведь и раньше на фестивале была духовная музыка.

Очень мало. Как правило, один концерт, моцартовская Месса до минор. И все. А теперь фестиваль начинается на неделю раньше прежнего — и эта неделя полностью посвящена духовной музыке. И мы, кстати сказать, этими концертами привлекли совершенно новую публику.

Духовная музыка — довольно общее понятие. Какой репертуар вы имеете в виду в первую очередь?

Это христианская музыка прежде всего. Католическая и протестантская. Но каждый год мы будем уделять внимание и музыке какой-то иной религиозной традиции. В этом году был иудаизм, на следующий год будет буддизм, потом — ислам, а в 2015 году — православие. Причем в программу входят не только концерты. Будут дискуссии, круглые столы. В этот раз, например, видные представители иудейской общины беседовали с архиепископом Венским кардиналом Шенборном. Но мне хотелось бы этими концертами обратить внимание не только на чисто религиозную проблематику. Веками многие композиторы писали свою изумительную музыку для церкви, но теперь церковь больше не исполняет эти вещи: у нее нет денег, у нее другие представления о богослужении. Так что эта музыка вытесняется в концертные залы. Но у концертных залов тоже бывают финансовые сложности, и часто они боятся, что им непросто будет продать слушателю что-то кроме совсем очевидных вещей. А наш опыт мне кажется очень позитивным.

Что еще помимо духовной музыки для вас важно в концертных программах?

Мои предшественники очень успешно пропагандировали современную классическую музыку. Хороший опыт с современной музыкой есть и у меня, потому что в свое время я был одним из основателей Wien Modern (известный фестиваль современной музыки, проходящий в Вене.— "Власть"). Если вы хотите поддерживать жизнь какой-то формы искусства, вам надо хранить ее традиции, но нужно иметь и свой экспериментально-исследовательский департамент, иначе не бывает. Так что одним из первых моих решений здесь, в Зальцбурге, было заказать четырем композиторам оперы для фестиваля. В 2013 году будет премьера оперы Дьердя Куртага, в 2014-м — Марка-Андре Дальбави, в 2015-м — Томаса Адеса, а 2016-м — Йорга Видмана. То есть впервые за всю историю фестиваля мы будем каждый год планомерно показывать мировую премьеру специально заказанной оперы. Вокруг этих мировых премьер, конечно, будет и какой-то концертный контекст. Мне кажется, очень важная вещь в современной музыке — чтобы она звучала как часть нормального репертуара, а не оставалась в каком-то гетто. Соблазнительно, конечно, прописать эту музыку в гетто, сделать это маленькими событиями для узкого круга ценителей. Но с образовательной точки зрения это ведет в никуда. Потому что не будет новой публики — один и тот же узкий круг, и все.

Думаете, получится этот круг радикально расширить?

Ну вот вам факт: "Солдаты" Циммермана. Опять-таки впервые в истории фестиваля билеты на современную оперу разошлись с аншлагом.

Генделя или Монтеверди в последние годы на фестивале тоже исполняли мало. А в этом году были генделевские "Юлий Цезарь" и "Тамерлан". Это тоже часть политики?

Безусловно. И это я принес из Цюриха. Если вы знаете, десять лет назад часть оркестрантов Цюрихской оперы даже решили специально заниматься аутентичным исполнительством. Они основали ансамбль La Scintilla. А здесь, в Зальцбурге, опять-таки впервые за всю историю фестиваля Николаус Арнонкур исполнил в этом году "Волшебную флейту" на исторических инструментах. Аутентизм никак нельзя упускать из виду.

"Для меня есть плохие постановки и хорошие, и точка"

А зачем вы решили изменить концепцию вашего второго ежегодного фестиваля — Pfingstfestspiele? Он ведь и был посвящен историческому исполнительству.

Не совсем. Оперы на этом фестивале последние годы исполнялись на современных инструментах. Первоначально я просто хотел найти для этого фестиваля отдельного художественного руководителя. Мы уже как минимум 25 лет много работаем вместе с Чечилией Бартоли, и в последние лет десять я все чаще замечал, что Чечилия — очень творческий человек с блестящими идеями. Я спросил у нее, готова ли она взять Pfingstfestspiele на себя, и она с удовольствием согласилась.

Программа следующего года — Беллини, Стравинский, Порпора, Губайдуллина. Это все она придумала?

Да. Конечно, что-то мы обсуждаем сообща, но и в этом случае моя роль — поддержать то, что придумала она.

Вернемся к летнему фестивалю. Отчего вы решили ставить "Богему", которая на фестивале никогда раньше не ставилась? Многие сочли это слишком популярным решением.

Популярность тут ни при чем. Я думаю, что "Богема" — произведение, которое прекрасно вписывается в концепцию Зальцбургского фестиваля. Пуччини ставили здесь только два раза за 91 год, и мне кажется, что это просто смехотворно, если учитывать значение этого композитора. Если я могу найти идеальный или почти идеальный состав для этих опер, почему бы их не исполнить? По-моему, на фестивале ежегодно должна быть одна какая-нибудь опера такого рода — большая, знаменитая, важная, что называется, опера на все времена.

Если говорить о режиссерах, то вы пока в основном опираетесь на тех, кто работал у вас в Цюрихе?

Нет, не только. Я никогда не работал ни с Александрой Лидтке, которая ставила оперу "Лабиринт" фон Винтера, ни с Алвисом Херманисом, который ставил "Солдат". И если кто-то работал в Цюрихе, я не думаю, что это какое-то клеймо, которое мешает ему работать где бы то ни было еще. Конечно, я не стал бы назначать руководителем драматических программ человека, которого не знаю вовсе, поэтому я выбрал Свена-Эрика Бехтольфа, с которым мы действительно прекрасно сотрудничали в Цюрихе. Но мы стараемся привлечь и молодое поколение режиссеров — если считать, что Алвис Херманис и Штефан Херхайм тоже из молодого поколения. Не просто режиссеров, у которых по сцене беспорядочно бегают и делают пи-пи. Этого мы, Свен и я, наелись. Нет, мы хотели бы собрать группу людей, которые способны сделать сильный театр и качественно рассказать определенную историю. Современная это будет постановка или традиционная — не важно. Для меня есть плохие постановки и хорошие, и точка. Но, разумеется, знаменитости вроде Петера Штайна или Люка Бонди тоже всегда желанные гости, это не обсуждается.

Как государство сейчас воспринимает Зальцбургский фестиваль? Насколько внимательно оно относится к тому, что здесь происходит?

Из государственного и муниципального бюджета фестиваль получает в общей сложности €13,5 млн. А приносит он (я имею в виду не только наши доходы, но и вообще все деньги, которые Зальцбург получает благодаря фестивалю) €350-400 млн. Вот вам и ответ.

По-моему, нам в Европе вообще необходимо вернуться к ситуации, которая существовала давно, с конца XVIII века и до 1930-х. Когда были солидарность и сотрудничество между государством, бизнесом и частными людьми и каждый вносил свой вклад, который работал на общую систему ценностей. Для нее важны не только музыка и искусство, но и образование, социальная поддержка и т. д. Сейчас во многих областях наша система ценностей под угрозой. Потому что после Второй мировой войны государство попыталось забрать все эти ценности к себе в портфель и сказать: это наша забота, а вы не лезьте. А теперь выясняется, что у государства кончились деньги. Оно бы и радо получать поддержку от бизнеса в этих вещах, но не работают механизмы, которые обеспечивали бы сотрудничество. Нет посредников. Вот раньше, скажем, директор театра был таким посредником. Но сейчас директора просто не умеют этого делать — они умеют только по возможности аккуратно тратить казенные деньги. Современный арт-менеджер должен учиться зарабатывать деньги и привлекать финансирование, в этом нет ничего позорного. Более того, это вопрос выживания, потому что больше нельзя надеяться, что придет государство и даст много денег. Я, например, в Цюрихском университете читал целый курс, посвященный фандрайзингу в культурных проектах.

В последние годы фестиваль каждый год проходил под каким-нибудь девизом — "Ночная сторона разума", например. Вы будете делать что-то в таком роде?

Если у вас шестинедельная программа и две с половиной сотни представлений, какой тут можно выбрать общий девиз? Разве что до такой степени обобщенный, что в нем нет никакого смысла. Вот внутри фестиваля можно выстраивать какие-то небольшие сюжеты со сквозной тематикой.

Вы решили отказаться от возобновлений и каждый раз показывать только новые спектакли. Отчего такая принципиальность? Я бы, например, при случае посмотрел еще раз "Дон Жуана" в постановке Клауса Гута.

Этого "Дон Жуана" на фестивале играли пять лет подряд. Я повторю: Зальцбургский фестиваль не репертуарный театр. Это фестиваль, а значит, у него должна быть уникальная продукция каждый год. Я не против возобновлений — наверное, они иногда будут. Но их надо делать с тем же дирижером и тем же режиссером, которые выпускали оригинальный спектакль. Потому что иначе что бывает? В первый год дирижирует знаменитый маэстро, на следующий год он говорит: "Нет, извините, я занят",— и приходится приглашать дирижера поменьше рангом. На третий год появляется еще менее влиятельный дирижер, на четвертый год меняется оркестр. Ну и какой в этом смысл? Оперный спектакль — это же не кино, это живое произведение, которое сделано конкретным режиссером в сотрудничестве с конкретным дирижером. И еще одно. Чтобы фестиваль был настоящим событием, нужно, чтобы у людей было ощущение, что они рискуют что-то пропустить, если не поедут туда в этом году. Иначе им становится немножко все равно. Вот сейчас, по-моему, публике не все равно, и это мне нравится.