Но ничего лучшего пока не придумано
Мы продолжаем рассказ о будущей Москве. Он состоит из трех сюжетов. В нашем "лучшем городе земли" постоянно оказываешься заложником известной русской риторической фигуры под названием "Почему все так плохо, когда все так хорошо?". У нас есть прекрасные архитекторы, и время от времени им удается создавать уникальные вещи — в этот раз мы искренне приветствуем Михаила Филиппова с его новой работой — Государственным еврейским театром. У нас есть остроумные девелоперы и инвесторы, придумывающие оригинальные бизнес-схемы для финансирования архитектуры — в этот раз мы рассказываем о магазине "Гвоздь" и "Французской галерее", выстроенных на средства СБС-АГРО. А в целом все равно не Париж. Отчего так, попыталась ответить Архитектурная галерея Ирины Коробьиной и Елены Гонсалес, устроив в Доме архитекторов выставку "Архитектурные конкурсы. Как строить столицу". Пригласив к сотрудничеству Москомархитектуру, Союзы московских и российских архитекторов, а также журнал "Проект Россия", галерея предоставила возможность сравнить наш лучший город с другими лучшими городами и заставила задуматься, как строить столицы.
Смазанный сценарий
В центре выставочного зала располагался запыленный макет Манежной площади Бориса Улькина, выигравшего конкурс на этот объект, а потом отстраненного от проектирования. Как символ тщеты конкурсных устремлений и назидание будущему. Поскольку это был единственный макет в экспозиции, все собирались около него и оживленно обсуждали, как все могло выйти на Манежной и как вышло. И какие гарантии против того, чтобы больше таких обидных накладок не было.
По сценарию устроителей главный архитектор Москвы Александр Кузьмин должен был, выждав момент, когда публика достаточно разогреется от улькинского макета, объявить об этих гарантиях. А именно — представить собравшимся новое постановление о конкурсах, написанное по образцу рекомендаций по проведению конкурсов, принятых странами ЕС, но с московской спецификой. После чего всем желающим должны были раздать оное постановление для изучения и поднятия настроения.
Однако этого не получилось. Вопрос уперся в несогласие Москомархитектуры и Союза архитекторов о том, кто будет проводить конкурсы и кто (главное) будет получать деньги на их проведение и судить представленные работы.
Либеральная Москомархитектура, как и страны ЕС, придерживается той точки зрения, что конкурсы может проводить любое юридическое лицо. Между организаторами должна быть свободная капиталистическая конкуренция. Заказчик, желающий построить объект, подлежащий конкурсному проектированию (он должен располагаться в центре города или на его основных магистралях либо просто быть очень значительным), объявляет конкурс и сам выбирает, кому доверить его проведение. Организатору конкурса надо согласовать его программу в Москомархитектуре и попросить назначить жюри. Жюри выбирается методом лотереи из списка уважаемых и связанных с архитектурой лиц, который согласован Москомархитектурой, Союзом архитекторов и Российской и Международной академиями архитектуры.
Союз архитекторов хочет все конкурсы проводить сам. Серьезные московские конкурсы последних лет обходились в $100-200 тыс., из них конкурсантам идет примерно половина, а если жюри и экспертиза бесплатные (что в союзе достижимо), то тут открываются интересные перспективы. Кроме того, председателем жюри конкурса в исторической практике Москвы является начальник той организации, которая его проводит (это правило в новом постановлении отсутствует). Если все конкурсы проводят в одном месте, то его начальник становится в московской архитектуре фигурой номер один. В общем, председатель Союза архитекторов Юрий Гнедовский наотрез отказался подписывать новое постановление, и сценарий большого архитектурного праздника оказался подпорчен.
Усилиями заинтересованных лиц как сам сценарий, так и факт его порчи был конфиденциально доведен до всех присутствующих. Поэтому выступление Юрия Гнедовского обернулось легким скандалом. Когда он начал говорить, то зал столь оживленно заобсуждал подоплеку событий, что оратора стало вовсе не слышно. Высказавшись страстно, но тихо по поводу вреда принципа свободной конкуренции в архитектуре, он замолчал, подождал, когда замолчат все остальные, выдержал паузу и сказал, что в такой обстановке ему говорить не хочется. Сценарий оказался смазанным, но драматически эффектным.
Суть дела
Нет предмета скучнее архитектурного конкурса на конкретный объект. Один проект выигрывает, остальные проигрывают и превращаются в отходы производства. Чего, надо признать, в большинстве случаев и достойны. Что до выигравшего, то не факт, что это удача. Алексей Комеч, директор Института искусствознания и известный оппозиционер делу изменения облика Москвы в любую сторону, осмотрев выставку, сказал: "Какое счастье, что всего этого не построили!"
Нет предмета забавнее советских архитектурных конкурсов. Зажатые правительством, строителями и страхом оказаться недостаточно социалистическими по содержанию и не той национальности по форме, советские зодчие только на конкурсах оттягивались как могли. Основная часть планшетов, представленных на выставке, порождает размышления исключительно в жанре скорби по судьбе Бориса Улькина. А именно — как могло быть хорошо и как вышло не очень.
Каждый раз жюри выбирает проект не самый красивый, а самый реальный с точки зрения воплощения. А в процессе этого воплощения власть творчески перерабатывает выигравший проект применительно к своим вкусам и деньгам. Щусевский проект Библиотеки им. В. И. Ленина интереснее выигравшего проекта Весниных, реализация проекта Весниных Иофаном и Щуко хуже, чем то, что выиграло. Щусевская гостиница "Москва", получившаяся в результате конкурса на Дворец труда, много хуже веснинского, голосовского и большинства конкурсных проектов. Но все же лучше проекта Ноя Троцкого, получившего на этом конкурсе первую премию. И так далее по всем планшетам выставки.
Не стоит и говорить о конкурсах лужковских. То, что они увенчались Манежем, само по себе более чем красноречиво. В конкурсе на Боровицкую площадь победил отнюдь не самый эффектный проект, и Александр Кузьмин говорил об этом с большим удовлетворением. Поскольку в охранной зоне Кремля можно строить только что-нибудь маленькое и лучше бы незаметное. Наконец, в конкурсе на Остров проект Андрея Бокова безусловно проигрывал проекту Михаила Филиппова. Разумеется, совершенно нереалистичному.
Единственное, в чем убеждает выставка,— все московские конкурсы устроены одинаково. Современные лужковские — плоть от плоти старых, советских. Нет четкой программы, нет ясного инвестора, заказчик в лице власти сам не знает чего хочет. Он просто обращается к архитектору с призывом: "Ну-ка, Вася, изобрази нам чего-нибудь этакое". После чего Васи изображают, все радуются — "ух, чего оно может". А потом выбирают того Васю, который изобразил хуже всех, потому что то, чего он изобразил, более или менее можно построить.
Возникает вопрос: зачем это все нужно?
Два мира — две системы
Конкурс на здание берлинского правительственного квартала дает самое свежее представление о том, как это делается "у них". С точки зрения русского человека, это немыслимое занудство.
Значит, так. Во-первых, прошлый раз здание немецкого центра власти построил Альберт Шпеер, любимый архитектор Гитлера. Это неприятно, поэтому в этот раз вообще нельзя доверять строительство одному человеку, пусть будет много зданий, построенных разными людьми. Для этого надо сделать множество конкурсов. Сначала объявляется конкурс на градостроительное решение, и его программа составляет несколько томов (в московских конкурсах это две-три машинописные страницы). В программе описано, что и где надо построить, с точностью до метра. Далее проводится открытый конкурс, в котором участвуют 835 архитекторов (все московские конкурсы закрытые, участвует не более десяти человек). Получив проекты, 50 экспертов с помощью 60 ассистентов несколько месяцев с циркулем, линейкой и калькулятором меряют, соответствуют ли эти 835 проектов программе. У нас эту работу проделывает один человек — эксперт Москомэкспертизы Юрий Беккер — за два часа. Потом заседает жюри и объявляются победители — Алекс Шультес и Шарлотта Франк.
Но они побеждают только на уровне градостроительной концепции, то есть попросту решают, где какие здания расположить. А для того чтобы узнать, как эти здания будут выглядеть, вновь объявляется конкурс, где выигравший градостроительный проект становится программой. В конкурсе на федеральную канцелярию участвуют 254 архитектора, конкурс открытый и анонимный. Опять все то же самое — жюри, экспертиза, вскрывают конверт с именем победителя, и, к ужасу всех присутствующих, ими оказываются опять же Алекс Шультес и Шарлотта Франк. Что, заметим, понятно — сочиненную ими программу они лучше всех и разрешили. Но зачем, спрашивается, было огород городить?
Да здравствует свободная конкуренция!
А вот зачем. В Москве парадоксальная ситуация — конкурсов требуют архитекторы, чтобы заказы распределялись справедливо и по таланту. На Западе архитекторы не любят конкурсы. Френк Ллойд Райт говорил, что конкурсы — "это когда посредственность судит посредственность". И когда глядишь на итоги берлинской эпопеи, понимаешь, что он прав. Но там нельзя строить без конкурса.
Потому что существуют правила ЕС по свободной конкуренции. Не архитекторы стремятся к конкурсам, а общество навязывает им эту мерзкую процедуру, когда работают все, а деньги получает только один, выигравший. Но иначе будет монополизм, а за это такие штрафы, что дешевле вообще не работать.
Столкнув "два мира — две системы", начинаешь наконец понимать, в чем смысл всей этой выставки, нового постановления о конкурсах и вообще всей этой истории. При социализме архитектура — это наука. Не нужно проводить конкурс на пионерлагерь, нужно создать Пионерлагерьпроект, и пусть он научно проектирует все пионерлагеря. А в нем можно создать спецотдел по проектированию других лагерей, а то ведь если на них проводить конкурс, то придется обнародовать программу пребывания в них. При социализме заказы в основном раздаются без конкурсов, а капитализм — это вообще свободная конкуренция во всем, в архитектуре в частности.
Специфика современной московской ситуации в том, что кругом капитализм, а заказы все равно распределяются по старинке — крупным проектным институтам, оставшимся от советских времен. И выправить эту ситуацию могут только конкурсы. Только на них — открытых и анонимных — частные бюро смогут на равных конкурировать с проектными монстрами.В общем, конкурсы — это как демократия. Кошмарный способ управления, но ничего лучше не придумано.
ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН