В Музее изобразительных искусств Брайтона (юго-восток Англии) открылась выставка, посвященная самому богатому в Великобритании меценату авангарда Эдварду Джеймсу. Наследник огромного состояния, он не только сотнями покупал произведения сюрреалистов, выплачивал пенсии Сальвадору Дали и Рене Магритту, но и устроил свою собственную жизнь и быт по бретоновскому принципу глубокого оккультного затмения.
Эдварду Джеймсу на роду было написано стать меценатом сюрреалистов. От матери, дочери шотландского баронета и придворной дамы двора Эдварда VII, он унаследовал экстравагантность поведения, нарциссизм и чрезмерную тягу к мистике. От отца — гигантское состояние, сделанное Джеймсами-старшими в Новом Свете на акциях угольных копий и железных дорог. В доме Джеймсов — и в Лондоне, и в замке в Сассексе, не считаясь с деньгами и вкусом, собирали все необычное и причудливое: ковры всех времен и народов, чучела сибирских медведей, бенгальских тигров и африканских львов, китайское оружие и разнообразные осветительные приборы.
В переходах из этих "пещер Али-Бабы" в джунгли, втиснутые в сассекский зимний сад, прошло отрочество Эдварда Джеймса, по окончании которого благородный недоросль пустился на поиски своего призвания. С заявления "я — поэт" начался отсчет трат Джеймса-младшего: поскольку стихи были никудышными, для их публикации требовалось завести не больше не меньше как издательство. The James Press было основано в 1926 году. Следующая затея — "я — балетный антрепренер" — значительно увеличила статью расходов семейного бюджета, но позволила покорить сердце австрийской балерины Тилли Лош и завязать знакомство с Джорджем Баланчиным, Борисом Кохно и Кристианом Бераром. Осознав, что лавры Дягилева недостижимы, Джеймс-младший ликвидировал свои Les Ballets 1933. Но замаячившая вновь перспектива вернуться в сассекский зимний сад отодвинулась благодаря знакомству с экстравагантной аристократической четой Шарлем и Мари Лор де Ноай. Покровители Бунюэля и Дали, Ман Рэя и Бретона, уже скомпрометировавшие себя меценатством сюрреалистов (Шарля к тому времени исключили из "Жокей-клуба" и грозили отлучить от церкви), обратили внимание впадавшего в сплин Эдварда на скандальное современное искусство. И верно, тот им проникся после того, как на его глазах родилось творение Дали "Метаморфозы Нарцисса". Приобретение этого полотна положило начало огромной коллекции Джеймса, ныне разошедшейся по различным музеям.
Не вникая в программы и манифесты сюрреалистов, Джеймс достаточно быстро освоился с этим искусством. И в отличие от других коллекционеров понял, что суть его не в картинах и скульптурах (точнее, не в них самих), а в фантазматическом проектировании самой жизни, ее "сюрреализации", по словам Бретона. Подобные опыты он и сам некогда ставил в Оксфорде, ошарашивая своих наставников инсталляцией "Поющие скульптуры" (озорник просто скрыл за слепками антиков громкоговорители, из которых неслись арии из оперетт).
Наконец-то Джеймс нашел свою специальность — "соавтор художника". Именно ему принадлежат проекты сюрреалистических объектов и аксессуаров Дали "Канапе-губы" (он увидел намек на это в картине "Лицо Мэй Уест"), "Телефон-рак", "Кресло-руки", "Лампа-бокал" и др. Энтузиазм Джеймса нередко приводил в замешательство и самих сюрреалистов. Лишь благодаря их увещеваниям он отказался от мысли декорировать свою лондонскую квартиру настоящими обломками скал (предостережения архитектора тут уже ничего не значили). Пришлось удовольствоваться скромным "дизайном": в центре спальни, обитой собачьими шкурами, высилась кровать хозяина — точная копия катафалка Нельсона.
Вторую мировую войну Джеймс воспринял лишь как досадную помеху своим планам. Распродав большую часть коллекции, он уехал в Америку. Через год в Мексике купил асьенду Лас-Посас, где приступил к созданию последнего опуса — Мавзолея сюрреализма, который достраивал до самой смерти в 1984 году. Об этой абсурдистской архитектуре — с обрывающимися лестницами, с неоткрывающимися дверями, с порушенными портиками — сейчас уже трудно судить. Джунгли почти полностью скрыли эту искусственную руину. Но кто знает, может быть, о таком финале и мечтал Эдвард Джеймс?
МИХАИЛ Ъ-БОДЕ