Выставка история
В Центре Помпиду в Меце проходит выставка "1917" — масштабная экспозиция, посвященная искусству одного года Первой мировой войны. Живопись, скульптуры, плакаты, журналы, фильмы, документальный материал — всего более 600 экспонатов, среди которых и главный козырь выставки: занавес для балета "Парад", созданный Пабло Пикассо по заказу Сергея Дягилева. Эта самая большая работа художника не покидала музейных запасников более двадцати лет. Рассказывает МАРИЯ СИДЕЛЬНИКОВА.
"Отправной точкой для нас стал "Парад", просто потому, что в Париже его больше не могут показывать, места в Центре Помпиду для него нет. А у нас есть,— объясняет мне директор Центра Помпиду-Мец и один из кураторов выставки Лоран Ле Бон.— Но мы подумали: 1917 год — это не только Пикассо. С другой стороны, разгар войны, повсюду разруха, едва ли мы сможем набрать материал на целую выставку. Оказалось, все наоборот". Материала набралось столько, что до "Парада" надо еще дойти. Два этажа Центра Помпиду — галерея и большой неф — нарезаны на десятки тематических залов, каждый из которых, переплетая фронт военный с культурным, подробнейшим образом рассказывает, что дал 1917 год художественной жизни.
В то время как первые полосы американских газет рапортуют "России нужна политическая революция, Америке — культурная", Ленин едет из Швейцарии в Петроград, а Дюшан в Нью-Йорке выставляет свой "Фонтан". Генерал Нивель отправляет на смерть сотню тысяч солдат, выжившие бегут в замерзший Париж, который даже в войну охвачен забастовками, а на Монмартре кипит своя жизнь, здесь художники никак не могут договориться, что же именно считать кубизмом. Вернувшийся с фронта Аполлинер напишет Пикассо в Рим: "Здесь все суетится, движется. Через краски и буквы мы чувствуем, что победа близка".
Сюжет выставочной эпопеи "1917", которая столько же про искусство, сколько и про историю, задают военные события. Художники им вторят и возражают, прославляют и ненавидят или вовсе стараются их не замечать. В 1917 году военная машина набирает силу: артиллерия становится все более совершенной, и снаряды рвутся не только на поле боя и в небе, но и на холстах. Феликс Валлоттон переводит сражение в Вердене на язык абстрактных линий-прожекторов, полыхающих черно-синими цветами и утопающих в клубах дыма. А в революционном балете "Фейерверк" молодого Стравинского вместе с музыкой горят и декорации футуриста Джакомо Балла, но огонь настоящей войны был слишком близок для того, чтобы премьера в Риме могла сойти за творческое откровение. Художественным ответом 1917 году и одновременно протестом стало зарождающееся в Цюрихе движение "дада". Война рушила жизни и города, дадаисты низвергали арт-законы и авторитеты.
В 1917-м искали новобранцев и в США. "Ты нужен американской армии",— угрожающе тыкал пальцем на каждого ньюйоркца дядюшка Сэм с плаката Джеймса Монтгомери Флегга. Он и еще с десяток лучших художников под руководством Чарльза Даны Гибсона, прекрасные "Девушки" которого с началом Первой мировой войны утратили былую привлекательность, работали на американскую пропаганду, в красках объясняя, почему США решились взяться за оружие.
Один из разделов посвящен "траншейному искусству". Аккурат напротив писсуара Дюшана на стеллажах шеренгами выстроились анонимные дивизии гильз, на которых выгравированы цветы, имена, даты. Те же гильзы превращались в вазы, украшенные пуговицей с немецкого кителя, трубки для опиума или даже в миски с ироничной надписью на дне "черт, она пуста". Чем не реди-мейд? О новом искусстве говорят и ужасающие гипсовые маски. Только во Франции война изуродовала лица 12 тыс. мужчин, и те несколько десятков, что представлены в Меце, сливаются в единый портрет с раздробленной челюстью, и если повезло, то с уцелевшим одним глазом.
Что касается России, то для нее исторические события 1917 года затмили события художественные. Творческое осмысление революций пришло с небольшим опозданием: первых портретов Ленина предстояло ждать еще как минимум год. Россию кураторы представляют двумя художниками, упоенными своим личным счастьем, будто бы ни царя, ни правых с левыми и в помине не существовало. Это Василий Кандинский, поющий гимны не революции, но своей молодой жене Нине, и Марк Шагал, летающий над Витебском с Беллой.
За Россию, но на чужбине выступал и Сергей Дягилев. В конце лабиринтов взгляду наконец открывается "Парад" — полотно размером 10 на 16 метров. Это замечательное полотно — памятник самого знаменитого театрального провала, славу которого разделили с художником Дягилев, Кокто и Сати. Публика в возмущении бежала из парижского театра Шатле. "Смех в нас самих. Важно, чтобы мы об этом помнили даже в самых сложных моментах истории. Это слишком европейское оружие, чтобы его недооценивать",— напишет тогда Кокто. Но в 1917 году смех еще не стал оружием массового поражения.