Костромская аномалия

Off Side

Российские боксерки Софья Очигава и Надежда Торлопова завоевали на Олимпиаде два серебра. Специальный корреспондент "Коммерсантъ-BoscoSport" АНДРЕЙ КОЛЕСНИКОВ разговаривает с одной из них, выясняет, какой ценой досталась эта победа, узнает удивительные подробности ее жизни и делает для себя неожиданные выводы.

Еще до того, как на меня сильное впечатление произвел женский бокс, сильное впечатление на меня произвели его болельщики. Огромный вестибюль перед входом в зал был набит ирландцами. Их не было на Играх все две недели. И вот оказалось, что их много тысяч и что один стоит тысячи. Все они не могли поместиться в зале, хоть и заполнили его, казалось, целиком, и вот теперь по крайней мере столько же их разместилось в вестибюле, гудевшем от их ирландских застольных песен, которые они складно, до различия в словах, исполняли на радость друг другу во весь охрипший от веселого напряжения и пива голос.

Это была страшная на первый взгляд сила, она не могла сравниться ни с какой другой на Олимпиаде, даже англичане так не болеют за своих, и на выздоровление можно было надеяться только после боя ирландки Кэти Тейлор с нашей Софьей Очигавой, то есть с Софой, как ее все тут от души называют.

Я уже понимал, что женский бокс — главная национальная забава ирландцев, а Кэти Тейлор — их кумир. Но Софья Очигава была теперь моим кумиром. И, кстати, осталась.

Женский бокс впервые попал на Олимпиаду, и медали разыгрывались всего в трех весовых категориях. На девушек в первой из них без слез, казалось, взглянуть невозможно. На тоненькие девчоночьи ручки натянули настоящие боксерские перчатки (правда, запястья их все равно выдавали) и выставили худышек на ринг. С трибуны казалось, что они довели себя до анорексии после неудачно сложившегося для них конкурса красоты, хоть непонятно было, а как он еще может для них сложиться.

И вот теперь они махали перчатками налево и направо, только бы не подпустить к себе соперницу, и казалось, что сейчас вот-вот в ход пойдут и ноги... Все это было, в общем, как в сцене драки поссорившихся из-за парня его любовниц из какой-то комедии времен немого кино.

Дрались китаянка и англичанка. Я, кстати, понемногу увлекся. Здесь не только перчатки были настоящие. Был настоящий ринг, настоящие судьи, настоящие болельщики. Да и девушки время от времени наносили настоящие удары. И сами они в конце концов оказались настоящими, как и их медали, золотая и серебряная. В конце концов, золотая медаль англичанки, выигравшей этот бой, ничем не отличается от медали Усейна Болта на стометровке. А если и отличается, то, как осознал я к концу этого дня, скорее в лучшую сторону.

На ринг вышли Кэти Тейлор и Софья Очигава, и... лучше бы я этого не слышал. Но это невозможно было не слышать. Зал содрогался от криков тысяч ирландских глоток. Это было совершенно невыносимо. Я представил, каково это слышать и чувствовать нашей девушке. Она, между прочим, как и ирландка, выглядела уже совсем по-другому. Все-таки это был другой вес. Перчатки были ей, можно сказать, к лицу.

Когда во время боя ирландские хоровые громоподобные песни на мгновение стихали, я слышал истошный женский крик "Софа, давай!!!". Так кричат, когда умоляют защитить от насильников ночью в беспросветном лесу.

А счет-то после второго раунда был в ее пользу. В третьем она пропустила несколько чувствительных ударов, а в последнем, четвертом, Софья врезала ей так, что великая Кэти Тейлор рухнула на ринг. И перед тем как судья после боя поднял руку ирландки, она прыгала от радостного нетерпения, тщетно пытаясь просто стоять рядом с ним, и вытягивала вверх свою руку.

Но судья поднял руку ирландки. Тут я, конечно, на некоторое время оглох.

"Равный бой был... Слили, слили нашу Софу в угоду ирландским болельщикам!.." — слышал я через несколько минут от одного нашего высокопоставленного болельщика. Но наши тренеры потом говорили между собой, что все на самом деле было по делу. "Чуть-чуть не хватило...— говорили они.— А черт его знает, где это чуть-чуть..."

А уж если они, расстроенные в тысячу раз больше любого болельщика, так говорили, значит, так и есть.

Потом Надежда Торлопова билась с американской Клариссой Шилдс. Мужественная светловолосая богатырка с длинными мускулистыми (я еще тогда подумал: настоящими крестьянскими...) руками... На таких, как говорят, пахать надо...Сзади, судя по фигуре, ее можно было сперва принять за русского белокудрого витязя на распутье: серебро будет или золото?..

Идеальной ее манеру боксировать назвать, конечно, нельзя. Но она очень хотела победить. Просто ничего не могла сделать против американки. А я так вообще молил Бога только о том, чтобы она не пропустила такой же сокрушительный удар, какой так хотела нанести сама. У нее были шансы оказаться на полу ринга: она, мне казалось, совершенно не думала о защите, а может, даже и забыла, что это такое.

Разрыв по очкам оказался не такой уж и большой, и выяснилось, что у нашей сборной по женскому боксу на первой в истории этого бокса Олимпиаде две серебряных медали, что само по себе является результатом, можно сказать, невероятным.

После боя, перед награждением, я нашел Надежду Торлопову в тренировочном зале. Она сидела на стуле, казалось, обессилевшая, опустив голову на руки, рядом стоял доктор команды и даже не пытался ее утешить. Она подняла голову, и я увидел, что эта грандиозная женщина готовится заплакать.

— Сильно устали? — спросил я ее, чтоб она подумала о чем-нибудь другом, а не о том, как проиграла и как могла выиграть золото Олимпиады.

— Да я не устала,— вздохнула она.— Просто расстроилась.

— А все расстраиваются, когда получают серебро,— сказал я ей.— Только потом появляется ощущение, что это — серебро Олимпийских игр.

— Я хотела золота,— ответила она.— Я шла на это.

Я понял: и ни на что другое. Как все.

— Но я немножечко не успевала за ней,— призналась она.

До награждения было еще несколько минут, и я спросил, зачем женщины занимаются боксом... что-то в этом роде. Она удивилась этому вопросу: как будто он ей и в голову не приходил.

Потом она здесь же, в тренировочном зале, пока не началась церемония награждения, рассказала мне свою историю, и я сначала не поверил. Хотя бывает ведь много невероятных историй. Но вот что она рассказала.

— Сыну было лет семь,— сказала Надежда Торлопова,— когда мы отдали его в секцию бокса. Он занимался, я его привозила туда и забирала. А потом ему что-то разонравилось, и он сказал, что хочет попробовать что-то другое. А я смотрела, смотрела, как это все происходит в зале, и потихонечку решила сама... То есть он ушел, а я пришла. Причем к его же тренеру.

— И он вас взял? Вам сколько лет тогда было?

— 26 лет,— сказала она.— А что?

— Да нет, ничего.

На самом деле я, конечно, удивился. Я думал, ее таланты заметили, когда она была девочкой, и растили из нее чемпионку, или, вернее, серебряную медалистку... Что все было, как полагается. Как везде, как у людей. Как растили с младых ногтей американку, выигравшую у нее. Но у нее все было совсем не так, как полагается.

— А до этого вы занимались каким-нибудь спортом? — спросил я.

Доктор стоял рядом и улыбался, предвкушая ответ.

— Нет,— сурово ответила она.— До этого нигде не занималась. А негде было. У нас в деревне никаких залов-то не было. Только когда в город переехали, сына смогли отдать в секцию.

Переехали они в Кострому. Я не успел спросить откуда, потому что к ней подошла волонтер и сказала, что нужно переодеться.

— Что? — переспросила она.

— Переодеться для церемонии награждения,— пояснили ей.— Тренировочные брюки надеть...

— Скажите ей, что я так пойду,— мрачно сказала Надежда Торлопова.— Не пойду я никуда переодеваться.

— Она спрашивает — почему...— ненастойчиво перевели ей.

— Потому что нет у меня штанов! — она наконец уже вышла из себя.— Скажи, что забыла! Так пойду!

Или вообще не пойдет, понял я. Причем она не хотела идти, не рвалась, мягко говоря.

— Так что вы спрашивали? — она демонстративно отвернулась от волонтера и повернулась ко мне.

— Откуда вы в Кострому переехали?

— Из деревни, я же сказала. Деревня Убинка Восточно-Казахстанской области Казахстана. Оттуда переехали в Кострому.

— Дубинка? — не расслышал я.

— Убинка! — терпеливо повторила она.

Ну, тоже убедительно.

— А вы хоть посоветовались с кем-то, прежде чем в секцию записываться в 26 лет?

— В 27... Почти...— поправила она.

— Да, почти в 27.

— Да, на семейном совете решили,— кивнула Надежда.— "Как смотришь,— говорю мужу,— что я..." ну и так далее. Но я не поняла, что это мое дело, пока первый бой на соревнованиях в Костроме не выиграла.

А потом она выиграла и сами эти соревнования. А ее соперницы боксом занимались действительно всю сознательную жизнь, но в конце концов оказывались наедине с деревенской девушкой из Убинки.

Недалеко от нас российский тренер утешал казахского:

— Ну что ж, худо-бедно бронзовая медаль... Тоже неплохо...

— Да это отлично! — сопротивлялся казахский тренер.— Особенно для начала...

— Бронза-то? — сочувственно отзывался наш.— Да чего уж тут хорошего...

— Так что вы отвечаете, когда вам говорят, что не женское это дело — мужской бокс? — поинтересовался я у Надежды Торлоповой.

Она, кстати, за этим разговором, по-моему, отвлеклась от своих черных мыслей про серебро. Уже не зря поговорили.

— Скептически отношусь к этим разговорам,— пояснила она.— А что, мало, что ли, такого, что не женское? А женщины этим занимаются. Не только в спорте причем.

Тут ей некстати напомнили про серебро: сказали, что надо идти на церемонию. Она встала:

— Ну что, я пошла...

Пока мы подошли к выходу в зал, где уже стояли и американка, выигравшая у нее (Надежда не удостоила ее даже взглядом), и казахская спортсменка, я еще спросил ее, кем она работала до того, как стала заниматься боксом.

— Я воспитатель детского сада,— сказала она.— По образованию.

Больше она ничего сказать не успела. Ее поставили впереди американки, и она стояла, опустив свои мощные плечи и медленно переминаясь с ноги на ногу. Она опять вспомнила, что проиграла главный бой за те шесть лет, которые занимается боксом. И главный, без сомнения, бой в своей жизни.

Волонтер объясняла ей правила награждения.

— Да не понимаю я! — прямо в лицо ей сказала Торлопова.— Ай доунт андерстенд!

Волонтер приветливо кивнула и встала впереди нее, давая понять: фоллоу ми — я все покажу.

Торлопова тоже кивнула.

Потом подошла еще одна девушка и попросила выключить телефон, если у кого-то есть и включен.

Телефон оказался только у Торлоповой. Насчет телефона ей все было понятно. Она выключила.

Я обратил внимание на то, что американка стоит в очереди на награждение за Надеждой и тоже как будто бы горюет. Никакой радости — по крайней мере на лице. Не светится от счастья. И даже тренер подошел к ней и дернул за руку: да ладно, мол, ты-то чего?

И она ему кивнула и сделала улыбку на лице.

На пьедестале американка даже прыгала, словно от радости, но у нее получалось не очень убедительно, видимо, она все-таки сильно устала. Торлопова не пыталась ни прыгать, ни улыбаться.

А когда она снова зашла в тренировочный зал, я уже увидел слезы на ее лице. Это уж точно не были слезы радости.

Но тут ей позвонили.

— Спасибо!..— говорила она.— Им всем тоже привет... Сынуля там как?.. Что? А, ну да, выиграла все равно... Медаль? Да, тяжелая... Но не золотая!..— вырвалось у нее.— Спасибо... Ну ладно... В 17.50 завтра должны уже прилететь... Я тебя тоже люблю...

— Муж позвонил,— сказала она.

— Кстати, что он вам ответил тогда, на семейном совете?

— Сказал, что, как ты хочешь, так и будет.

— А сам не начал заниматься?

— Конечно, нет! — первый раз рассмеялась она.— Кто-то ведь и деньги должен был зарабатывать...

— А сын как к этому отнесся?

— Нет, не возражал. Он потом вернулся, кстати, в бокс, а потом опять ушел. Мы не настаиваем... Ему 14 сейчас.

Она не пошла к журналистам на пресс-конференцию (хотя это считается обязательным для спортсмена), потому что не хотела она, плохо ей было. И она теперь рассказывала, какие она соревнования выигрывала до того, пока поехать на Олимпиаду, и как первый раз выехала за границу, на чемпионат Европы.

— Оно, знаете, как получается? — сказала мне Надежда Торлопова.— Ты приезжаешь и не видишь ничего. Только тренировки и выступления... А тебе потом говорят: "О, ты поездила..." Но я мечтаю поездить.

— А где был чемпионат Европы?

— На Украине,— сказала она.

— Вы будете продолжать? — спросил я.— Еще есть цель: золото Олимпиады.

— Нет, конечно,— вздохнула она.— Я закончила. Возраст у меня же.

Ей сейчас 32. Может быть, почти.

— Так, значит, поездите теперь! — попробовал обнадежить я.— Прямо сейчас можно на море. Тем более что денег теперь и вы заработали. И много!

— К маме хотим поехать, в Казахстан,— сказала она.— Она там одна. Просто папа не дождался даже первой моей победы, умер, и она оттуда, из деревни, не хотела уезжать от него. Но думаю, маму перевезем все же в Кострому.

На следующий день она прилетит в Шереметьево, ее встретят муж и сын. И если есть ночной поезд, они успеют.

Утром она будет уже в Костроме.

Андрей Колесников