"Чиновники, духовенство также бежали из города"

200 лет назад, 18 августа 1812 года, русские войска оставили Смоленск. А вошедшие в город французы сформировали из местных жителей муниципалитет во главе с мэром. Руководитель историко-архивной службы ИД "Коммерсантъ" Евгений Жирнов восстановил историю этого органа управления и преследования его членов после изгнания оккупантов.

"Хотят иметь кофе и сахар"

Недруги России издавна твердили о том, что самое естественное состояние для нее — быть постоянно ни к чему не готовой. Особенно к войне. Однако, как показывает опыт трех Отечественных войн, злопыхатели заблуждались. К войнам готовились, но не всегда для подготовки хватало ресурсов и времени.

Задолго до первой из Отечественных войн — 1812 года — все здравомыслящие люди в Российской Империи понимали, что столкновения с французской армией не избежать. Главным препятствием на пути завоеваний Наполеона стала Британия, с всевластием которой на морях император Франции поделать ничего не мог. В 1806 году он решил, что лучшим способом борьбы против могущества Соединенного королевства станет подрыв торговли, а потому закрыл все подконтрольные ему европейские порты для британских товаров.

В 1807 году после разгрома русской армии под Тильзитом Александр I был вынужден присоединиться к этой континентальной блокаде. Но на деле поставки английских колониальных товаров в Россию так и не прекратились. Наполеон раздраженно говорил, что русские препятствуют его планам потому, что "хотят иметь кофе и сахар". Недовольство Наполеона из-за того, что в воздвигнутом им препятствии имеется значительных размеров дыра, нарастало с каждым месяцем. Так что уже в начале 1811 года мало кто в России сомневался в том, что вскоре может последовать акция устрашения в излюбленном наполеоновском стиле — быстрое вторжение, генеральное сражение, победа французских войск и подписание мира на крайне унизительных для проигравших условиях.

Очевидно, в близость войны верил и Александр I, так как еще в 1810 году, как свидетельствуют его указы, он начал принимать энергичные меры по накоплению средств в казне и резкому улучшению снабжения армии. В 1811 году правительство приложило немало усилий для увеличения продовольственных резервов — наполнялись существующие и создавались новые запасные хлебные магазины. Пополнялась и армия, для чего проводились дополнительные рекрутские наборы. А в начале 1812 года, задолго до того как армии Наполеона подошли к Неману, император поручил подготовить прочувствованный манифест, призывавший подданных всех сословий объединиться для борьбы с врагом. Однако усилия правительства и усердие исполнителей оказались недостаточными, и военные неудачи начали объяснять внезапным и вероломным нападением французов на не подготовленную к войне страну.

Похожая картина наблюдалась и перед Первой мировой войной, которую в России именовали Второй Отечественной. Когда в 1910-1912 годах в стране началась кампания за пересмотр таможенных тарифов и торговых договоров с Германией, по сути превративших Россию в сырьевой придаток западного соседа (см. "Россия — германская колония особого рода", "Власть" N37, 2006 год), оставалось немного сомнений в том, что немцы не остановятся ни перед чем, чтобы сохранить существующее положение. Естественно, правительство Российской империи, судя по документам, начиная с 1912 года проводило массу мероприятий для укрепления армии и создания резервов. Но что-то не получилось, а что-то к августу 1914 года не успели закончить. Так что неудачи вновь пришлось списывать на силу и вероломство врага.

А если просмотреть решения Политбюро ЦК ВКП(б) за 1940-й и первую половину 1941 года, нельзя не поразиться тому, что все усилия, все человеческие и материальные ресурсы страны направлялись на подготовку к войне, в неизбежности которой никто не сомневался. Но снова многого не успели.

"Сжечь самого комиссионера"

Удивительно похожими (естественно, с поправкой на уровень техники и вооружений) оказались и описания событий, происходивших в армейском тылу после начала всех трех Отечественных войн. Вслед за всеобщим шоком после объявлений о войне наступал патриотический подъем. К примеру, историк Василий Иванович Грачев так описывал приход отступающих русских войск в Смоленскую губернию:

"Уже все знали, что неприятель гонится по пятам за нашею отступающею армиею; но, вместо страха и уныния, во всех слоях русского народа разгоралось единодушное, сердечное усердие к спасению родины. По деревням, как и по городам, помещики, мещане и купцы, сельское духовенство, гражданские чиновники всякого положения — все одушевлены были пламенною любовью к России и сильнейшим негодованием против неприятеля; все готовы были на всякую жертву для обороны родины и для истребления дерзкого врага. Кто жил в это время, тот во всю жизнь его не позабудет".

Правда, как водится, находились и те, кто пытался сделать себе состояние на войне. Начальник Главного штаба 1-й Западной армии генерал Алексей Петрович Ермолов вспоминал о событии, случившемся в те же дни в Смоленской губернии:

"В Поречье генерал-провиантмейстер Лаба докладывал военному министру, что комиссионер, в похвальном намерении не допустить неприятеля воспользоваться магазином, сжег его. В нем находилось несколько тысяч четвертей овса и 64 тысячи пудов сена. Не восхитился министр восхваляемою расторопностию, а я испросил позволения его справиться по делам, как давно об учреждении магазина дано было повеление: нашлось, что от подписания бумаги две недели. Есть ли возможность в один пункт свезти такое большое количество запасов в том месте, где во множестве взяты обывательские подводы в пособие армии? Я осмелился сказать министру, что за столь наглое грабительство достойно бы вместе с магазином сжечь самого комиссионера. Генерал-провиантмейстер Лаба выслушал все, не смущаясь; во время отправления им должности происшествие сие, конечно, не первое, ему встретившееся". 

Подобные события, конечно же, оказывали влияние на настроения обывателей, однако не столь сильное, как прибытие в Смоленск 9 июля 1812 года императора Александра I (здесь и далее даты даются по старому стилю). Вскоре после его приезда пришло сообщение о заключении мира с Турцией, что высвобождало для войны с французами Третью русскую армию. Кроме того, императору доложили, что заключен договор со Швецией, согласившейся стать союзницей России в войне против Наполеона. Радостные вести, о которых император тут же с балкона объявил подданным, благодарственный молебен и торжественный обед с дворянством создали у жителей Смоленска впечатление, что перелом в войне практически наступил и врага вот-вот погонят назад.

Сложившееся впечатление усилил рескрипт императора епископу Смоленскому и Дорогобужскому Иринею от 10 июля 1812 года, зачитывавшийся в церквах:

"Узнав, что некоторые поселяне и жители, оставляя поля и работы, скрываются и бегут от малочисленных неприятельских разъездов, появляющихся в далеком еще расстоянии от Смоленска, возлагаем мы на вас пастырский долг: внушениями и увещеваниями своими ободрять их и не только отвращать от страха и побега, но, наоборот, убеждать, как того и требует долг и вера христианская, чтобы они, совокупляясь вместе, старались вооружиться, чем только могут, дабы, не давая никакого пристанища врагам, везде и повсюду истребляли их и, вместо робости, наносили им самим великий вред и ужас".

Во исполнение рескрипта епископ Ириней приказал взять со священников подписки о невыезде с мест службы, причем все сочли этот приказ совершенно правильным и само собой разумеющимся. Ведь государь, а вслед за ним и губернские власти усиленно демонстрировали, что сдавать смоленские земли врагу не собираются. Воодушевленные этими событиями и манифестом императора о создании народного ополчения жители губернии начали жертвовать все ценное, как бы сказали гораздо позднее, в Фонд обороны:

"Каждый,— писал Грачев,— жертвовал по своим средствам, чем кто мог: богатый сыпал щедрою рукою золото, бедный отдавал последнюю копейку... Пожертвования простирались до 9 824 000 рублей. Кроме хлеба из запасных магазинов пожертвовано: деньгами 52 600 руб.; муки 105 740 четвертей, круп 8856 четвертей; овса и разного хлеба 211 796 четвертей, печеного хлеба 9260 пудов, сухарей 41 600 пудов; сена 2 516 000 пуд., скота крупного 31 680 и мелкого 38 900 штук; говядины более тысячи пудов; лошадей для артиллерии, строевых и подъемных 1112; телег 854; тулупов 1910; холста 1000 аршин; рубах 2 тысячи".

Однако по мере приближения армий Наполеона к Смоленску энтузиазм начал уступать место неуверенности и страху.

"У всех чиновников билеты были отобраны"

В середине июля в Смоленск начали приходить и приезжать жители других, уже занятых французами, городов и весей, и в городе мало-помалу начала нарастать паника.

"Смоленские дворяне,— констатировал Грачев,— неоднократно просили главнокомандующего не скрывать истинного положения дел, но Барклай-де-Толли уверял их, что Смоленск будет защищен от неприятеля... На просьбу Смоленского губернатора барона Аша о том, не следует ли ему принять каких-либо мер ввиду приближения неприятеля к пределам губернии, главнокомандующий Барклай-де-Толли дал совет: тайно, ночью, скрывая не только от жителей, но и от чиновников, отправить в г. Юхнов денежные суммы, дела и карты, из которых неприятель мог бы извлечь сведения о состоянии края, и в заключение писал: "Я уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности. И невероятно, чтобы оный ею угрожаем был"".

Однако выполнить указание главнокомандующего губернатору не удалось.

"Виновником этого,— писал тот же автор,— явился уездный предводитель дворянства Воеводский, который 24-го июля донес Барклаю, что губернатор забрал с полей всех работников и до 700 телег с лошадьми "для выпровождения всех архивов и чиновников в Москву и тем всех жителей привел в робость, а неприятелю, еще вдали в малых отрядах появляющемуся, подает отвагу". Главнокомандующий принял этот донос горячо; губернатору сделал строгий выговор и приказал ничего с места не вывозить и подводы взять для военных надобностей".

Одновременно пострадали и жители Смоленска, у которых отобрали документы на право выезда из города:

"В полчаса чрез полицию у всех чиновников билеты были отобраны, и никто из жителей с имуществом на заставах не пропускали".

Только 4 августа, когда враг подошел к Смоленску, выезд из города снова открыли. Причем первыми оставило город его светское и духовное начальство.

"4-го августа с рассветом,— писал Грачев,— поспешил оставить г. Смоленск губернатор Аш со всеми гражданскими чиновниками, а вслед за ним выехал и епископ Ириней, приказав перед отъездом ключарю собора о. Василии Соколову взять соборную чудотворную икону — Одигитрию и везти ее вслед за ним в село Цуриково... Вслед за властями города поспешили оставить Смоленск горожане, преимущественно состоятельные. Чиновники, духовенство также бежали из города в соседние губернии. В городе остались лишь преимущественно люди бедные".

В тот же день начался обстрел города, и многие жители прятались от него в соборе. Когда же два дня спустя русские войска оставили город, бежать из него было уже невозможно: французы ловили беглецов и сажали под арест или в лучшем случае отправляли по домам. Хотя неизвестно, что было опаснее: солдаты Наполеона грабили город и храмы, не щадя никого, кто пытался им помешать.

В городе из 15 тыс. жителей, насчитывавшихся до войны, осталось не более 1 тыс., и у каждого из них была собственная горькая история того, как он оказался во власти неприятеля. Священник Никифор Адрианович Мурзакевич, например, купил лошадь, чтобы вывезти семью, но лошадь украли. А чиновник духовной консистории — управления епископа — Николай Великанов рассказывал потом на следствии:

"Он, губернский секретарь Николай Великанов, оставался в Смоленске во время нашествия французов по таким причинам: 1) что о выезде из Смоленска не имел он, Великанов, ни от светского, ни от духовного начальства приказания. 2) Российское воинство во время уже сражения под Смоленском уверяло обывателей, что Смоленск врагам отдан ни под каким видом не будет. 3) В то самое время жена его, Великанова, была больна ежедневною лихорадкою, коею она страдала недель 20-ть, и при том есть у него малолетний сын, 6-ти лет, то ему отбыть из Смоленска, оставя их без присмотра, весьма прискорбно и даже невозможно было. 4) Самый недостаток не дозволял ему нанять подводу, да и сыскать оной в тогдашнее время уже было негде, а пешим везти жену больную и сына малолетнего не можно было. А между тем 6-го числа августа французы и Смоленск заняли, и кого застали в Смоленске из жителей, всех тех заарестовали, и уже уйти из Смоленска сделалось не можно, потому что французы распространились повсюду. Во время уже пленения находился он, Великанов, при своем доме, который хотя и цел остался, но во многих частях разорен, и имение все хорошее — одежда, хлеб, посуда разграблены, кроме оставшегося одного сюртука фризового, жениной ветхой шубы, книг и образов на стенах, да маловажных мелочных вещей, коих французы не брали. Он, Великанов, употребляем был в работу ежедневно возить и носить на себе воду, бить скотину на мясо, вытаскивать падлину; из лазарета выволакивать мертвых французов и в лазарет больных, очищать мерзости французов и во всякие трудные и гнусные работы был употребляем со изнурением его, Великанова, здоровья и неоднократно был бит, да и повсечастно ожидал себе, равно жене и сыну, смерти, которая по тогдашним обстоятельствам казалась неизбежной".

"Там не было даже приказного"

Вскоре после взятия Смоленска французы попытались создать в городе органы управления, чтобы прекратить анархию и наладить сбор продовольствия для армии Наполеона.

"Во главе всего управления,— писал смоленский историк Владимир Михайлович Вороновский,— поставлены французские военные чины. Интендантом города Смоленска Наполеон назначил генерала французской службы Армана Шарля Виллебланша, а исполнение должности военного губернатора возложил сперва на Коленкура... комендантом города назначен Бозет, а комиссаром по продовольственной части Сиов. Для управления Смоленской губ. были учреждены: верховная комиссия, городской муниципалитет, "уездные по участкам комиссары" и их помощники. Верховная комиссия, состоявшая под председательством интенданта, должна была осуществлять соответствующие задачи интендантского управления по продовольствию армии и составлению запасов. Членами ее были: помещик Голынский, Фурсо-Жиркевич и переведенный позднее из муниципалитета Санко-Лешевич. Члены верховной комиссии предписывали комиссарам, согласно повелениям интенданта, об устройстве на местах участков, о присылке сведений о помещиках, казенных крестьянах, о заготовлении провианта и фуража, о высылке людей в Смоленск и прочее. Муниципалитет содействовал главным образом целям верховной комиссии, имея, однако, и некоторые самостоятельные функции по устроению в городе внутреннего порядка и безопасности. Муниципалитет состоял из 10 членов и 30 разных других чиновников, исправлявших должности переводчиков, писцов, казначеев и комиссаров, назначенных для разъездов. В состав муниципалитета входили захваченные на месте жители, лица самого разнообразного общественного положения: чиновники, купцы, разночинцы; все они вступали на французскую службу обыкновенно по принуждению. С 12 августа смоленский интендант Виллебланш занялся сформированием смоленского муниципалитета. Мэром города был назначен В. М. Ярославцев, товарищем его — Рутковский, а генеральным секретарем — учитель смоленской гимназии Ефремов".

Какие бы надежды ни возлагали на новые органы власти французы, работали они из рук вон плохо. Продовольствие не собиралось, приказы населению передавались с задержками, если вообще передавались, а члены муниципалитета и муниципальные чиновники редко появлялись на службе.

"Виллебланш,— писал Вороновский,— неоднократно требовал от муниципалитета более деятельного участия в делах управления. Он приказывал, чтобы заседания его продолжались не менее как до 2 часов дня, чтобы в учреждении всегда находился дежурный член и чтобы на все его запросы немедленно давались обстоятельные ответы. Однако подобные требования и настояния не имели успеха. Недовольный Виллебланш пишет: "Я просил вас, г. мэр, продолжать заседания до 2 часов. Я посылал в муниципалитет в 1 час, а там не было даже приказного". В другой бумаге он с досадой указывает мэру на его бездеятельность: "Г. мэр! Требуя от вас почтарей для организуемой мною теперь почты, я желал, чтобы они были присланы тотчас же; но вам всегда надо писать о самом простом деле по три раза. Прошу вас озаботиться этим немедленно и предупреждаю, что не приму никаких оправданий"".

Виллебланш попытался реорганизовать муниципалитет, более точно распределив обязанности между его членами. В его приказе говорилось:

"Г. мэр! Уведомляю вас, что я назначил адъюнкта Чапу казначеем города Смоленска и муниципалитета. Он обязан вести счеты исправно и не выдавать без моего предписания. Г. Рутковский будет заниматься с вами всеми обыкновенными делами вообще; он будет решать и подписывать один в случае отсутствия вашего. Г. Брун будет иметь смотрение за мельницами и за доставлением съестных припасов, когда муниципалитет учинит о сем распоряжение. Г. Узелков будет иметь дела, относящиеся до благочиния деревенской жизни, и доставлять людей по требованию правительства. Г. Рагулин должен смотреть за городской полицией, а особливо за чистотою улиц и погребением мертвых тел. Гг. Рейнеке, Каховский и Лешевич должны быть в вашем распоряжении как адъюнкты, переводчики и комиссары. Я прошу объявить означенным господам их должности и приказать сие письмо повесить на стене в зале муниципалитета..."

Однако и эта мера ровным счетом ничего не дала, и 15 сентября 1812 года Виллебланш писал членам муниципалитета:

"Государи мои! К крайнему прискорбию, нужно мне вас упредить, что не могу быть довольным нерачительностью вашею к службе вашего отечества. Сего утра в начале 9 часа не находилось в муниципалитете никого из членов, даже самого мэра. Никто не трудится с усердием. Я уведомляю вас, хотя это и с прискорбием моим будет соединено, что если это продолжится, то принужден буду употребить строгие меры! Затем, как члены муниципалитета, имеете вы совершенно в законной власти всех жителей, поэтому господам Рейнеке, Каховскому и Санко-Лешевичу следует в заседании сделать строгий выговор и предостеречь их, что с ними может последовать нечто неприятное".

Однако до самого ухода войск Наполеона из Смоленска муниципалитет так, по существу, и не заработал.

"Мужик русский тоже злопамятен"

Едва ли не единственным точно установленным случаем предательства впоследствии сочли дело отставного подполковника Павла Ивановича Энгельгардта, которого позднее объявили героем войны 1812 года. Энгельгардт жил в своем селе Дягилеве и, как говорилось в описании его подвига, способствовал казакам в нападениях на французов. Одновременно у него возник конфликт с собственными крестьянами. Сын священника Мурзакевича Иоанн, будучи очевидцем событий, вспоминал:

"Французы, желая привлечь крестьян на свою сторону, распустили слухи, что Наполеон дает свободу всем помещичьим крестьянам и что недовольные русским правительством могут искать защиты у французских властей и не подчиняться своим помещикам. Некоторые крестьяне, в том числе и крепостные Энгельгардта, поверили этим слухам и перестали слушаться своих господ и исполнять работы. Видя неповиновение своих крестьян, Энгельгардт пригласил казаков, стоявших в Поречском у., которые наказали крестьян и строго внушили не нарушать порядков и слушаться помещика. Это сильно ожесточило мужиков, и вот они задумали отомстить своему барину. Двое из крестьян отправились в г. Смоленск и донесли французским властям, что помещик заставляет их ловить французов и убивать их. Комендант приказал доставить Энгельгардта в Смоленск, и по прибытии его он был подвергнут допросу. Но на этот раз Энгельгардту удалось оправдаться и доказать, что крестьяне его "оболгали". Французы, видя в лице Энгельгардта человека весьма образованного, свободно владеющего французским языком и рассчитывая, что он может быть весьма полезен для них, предложили ему вступить во французскую службу в звании подполковника. Но П. И. отказался изменить присяге".

Однако история на этом не закончилась.

"Энгельгардт,— вспоминал Иоанн Мурзакевич,— сильно ожесточился на своих крестьян, и, чтобы отомстить клеветникам, он вторично пригласил казаков. Те, сделавши свое дело, удалились к своему посту. Но мужик русский тоже злопамятен: вся деревня заодно приговорила, чтобы опять двое шли в Смоленск, и уже придумали лучшие меры погубить своего помещика: закопали в господском саду два каких-то трупа. Можно наверное сказать, что трупы были французов или их собратьев, мародеров, шлявшихся по деревням для грабежа; лица же эти были убиты казаками, но не мирным помещиком... Посланная команда, видя эти трупы как явную улику преступления, взяла Павла Ивановича в том виде, как он был дома; привела с завязанными руками в город и посадила под арест в Спасскую церковь".

Французы не стали затягивать расследование и суд. Священник Никифор Мурзакевич вспоминал:

"Смерть Павлу Ивановичу объявили 13-го октября. Он весь тот день был покоен и с веселым духом говорил о кончине, судьбою ему назначенной, и нынешний год какое-то было предчувствие, что он должен умереть 15-го октября... Когда пришли за ним, он просил меня идти с ним, что он некоторые записки мне вручит и чтоб отпеть по нем провод и предать земле тело... Из 18 зарядов 2 пули прошли в грудь и одна в живот. Он упал на правое колено, потом навзничь пал, имея поднятые руки и глаза к небу по примеру первомученика Стефана, начал кончаться. И как дыхание еще в нем длилось, то 1-й из 18 спекуляторов, зарядя ружье, выстрелил в висок, и тогда скончался. Я начал здесь отпевать погребение, а Рагулин достал людей и выкопал могилу. Не успел я долг христианский кончить, и спекуляторы раздели его донага и ничком в три четверти выкопанную яму вбросили, а окровавленную одежду и обувь разделили себе".

"Употреблены были в должности"

Вскоре после того, как войска Наполеона в ночь на 5 ноября 1812 года оставили Смоленск, началось расследование того, чем занимались во время оккупации оставшиеся в городе жители. Священника Мурзакевича обвиняли в сотрудничестве с французскими властями, поскольку он принял от оккупантов ключи от храма, а также в других подобных грехах. Ему вменили в вину исчезновение из храма 20 тыс. руб. медной монетой, но, как выяснилось потом, такой суммы никогда не существовало и это обвинение ложно, как и все остальные.

А вот члены и чиновники муниципалитета могли в оправдание вины лишь рассказывать о своей бездеятельности. Среди пособников врага оказался также купец, который открыл лавку во время оккупации, и многие другие лица, включая крестьян подполковника Энгельгардта. Обвиняемых было отправили для проведения следствия в Москву, но после доклада руководившего предварительным расследованием сенатора Каверина императору 18 марта 1813 года последовал рескрипт Александра I фельдмаршалу Салтыкову, в котором говорилось:

"Граф Николай Иванович! Препровождая при сем полученное Мною донесение от сенатора Каверина, показывающее, что во время занятия Смоленской губ. неприятелем употреблены были в должности чиновники наши и разного звания люди, предоставляю вам ко обнаружению сего дела учредить в городе Смоленске такую же комиссию и на тех точно правилах, как было распоряжено по Московской губ. Членами в означенную комиссию назначаю я сенаторов: Модераха, Болотникова и Каверина, из коих первые два должны немедленно отправиться в Смоленск. Старшему из них быть председателем Комитета".

Обвиняемых приказали вернуть в Смоленск, однако комиссия не смогла обвинить их всех. Учитель Ефремов умер на обратном пути из Москвы, а бывший смоленский мэр Ярославцев 13 июня 1813 года застрелился.

1 июля 1813 года комиссия закончила свою работу и передала дела обвиняемых для рассмотрения в Правительствующий сенат. Каким именно могло быть наказание для пособников оккупантов в те годы, сказать затруднительно. Во время третьей Отечественной войны — Великой Отечественной — фашистских прихвостней казнили. Но во время первой рассматривался вопрос о ссылке, однако ни один из приговоров так и не был приведен в исполнение. 30 августа 1814 года в манифесте Александра I по случаю победы в войне говорилось и о тех, кто служил французам:

"В главнейшем и почти всецелом числе верноподданных Нам народов, к сожалению, находим Мы некоторое, но, к утешению, весьма малое число заблудших людей, из которых иные от страха и угроз неприятельских, иные от соблазна и обольщений, иные же от развратных нравов и худости сердца, забыв священный долг любви к Отечеству и вообще к добродетели, пристали к неправой, Богу и людям ненавистной стороне злонамеренного врага; сих, по мере вины их, правосудие долженствовало бы наказать; но Мы при столь благополучном и радостном всего света торжестве, уступая гласу вопиющего в Нас милосердия, даруем им без всякого изъятия всеобщее прощение. Вследствие которого Повелеваем во всем пространстве области Нашей всех по сим обстоятельствам взятых, сосланных или иным каким образом задержанных освободить; також имения или имущества их, по сему случаю конфискованные или иным каким образом под надзор взятые и по сие время удерживаемые, по прежнему владельцам их возвратить, и все следствия над ними пресечь, и никаких притязаний к ним не делать; словом, поставить их в то состояние, в каком находились они прежде, до впадения в сию вину".

Всем обвиняемым жителям Смоленска вернули не только свободу и имущество, но и прежние чины, а кто просил, то и прежние должности. Собственно, этим актом всепрощения и выделялась первая Отечественная война, во всем прочем весьма похожая на остальные.