В Музее современного искусства Парижа открыта выставка "Видение Севера. Белые ночи", посвященная искусству скандинавских стран конца XIX — XX века. Она продолжает цикл ретроспектив "Модернизм в Европе", начатый восемь лет назад экспозициями бельгийского и немецкого искусства. Цель выставок — произвести своеобразную инвентаризацию культурных достижений каждого региона за 100 лет и проанализировать сегодняшнее состояние искусства на фоне творений прошлого.
В преддверии третьего тысячелетия достаточно обычными стали выставки, подытоживающие художественные эксперименты XX века. Если двадцать лет назад с маниакальным энтузиазмом собирались выставки-левиафаны типа "Москва--Париж", "Париж--Берлин", "Париж--Нью-Йорк", рассматривавшие международные культурные связи, то теперь все более в ходу регионализм — изучение местных генеалогических древ искусства. Связать концы с концами, начало и конец века модернизма — для маститой профессуры повод к написанию новых искусствоведческих фолиантов, шанс для молодых и амбициозных кураторов выставок заявить о себе. А для музеев современного искусства — просто необходимость, поскольку нужно поставить в исторический контекст приобретаемые опусы молодых художников. Последнее не всегда удается. Однако отрицательный результат опыта тоже заслуживает внимания.
Возможно, предчувствуя это, кураторы "Видения Севера" развели историческую и современную части выставок по разным этажам. На первом — искусство не столько края "белых ночей", сколько творений, рожденных "бессонницей" (французский подзаголовок Nuits blanches переводится и так и эдак). Эпоха нордического декаданса. Художники мучители/мученики, женоненавистники и эротоманы, визионеры и нонконформисты среди бюргерского благополучия, артисты-викинги, в панике (но тщетно) убегавшие в Париж и Берлин от северного протестантизма, чахотки и неврозов.
По Эдварду Мунку и Августу Стринбергу, жизнь — беспросветный кошмар: либо острый приступ, либо вялотекущая мания преследования. Они то следят за ходом своей болезни с помощью фотокамеры (любопытна экспозиция их фотоавтопортретов), то бурно поверяют свои терзания краскам и холсту. Аксели Галлен-Каллела интересует кураторов не как монументальный иллюстратор "Калевалы", но как "типичный скандинав", компенсирующий местный колористический авитаминоз буйством красочных замесов (неважно, пейзажи ли это Карелии или Кении).
Видение северян исполнено крайностей — натурализм впадает в "сюр" (как в серии автопортретов Хелены Шерфбек, методично фиксировавшей свое старение), фантазия разлагается в фантазмах (запертый родными в мастерской, Карл Хилл создал безумную сагу — смесь библейских и жюльверновских сюжетов, порнографических сцен и фотографий африканских зверей). Традицию северной экстатичности можно было продолжить и до 50-х годов, до группы абстрактных экспрессионистов "Кобры". Однако кураторы предпочли остановиться на 40-х. И потому историческую и актуальную часть разделяет не только этаж, но и хронологическая лакуна в полвека.
Сегодняшние тридцатилетние шведы, норвежцы и финны словно возникли ниоткуда. Точнее, из Нью-Йорка и Берлина, где они стажировались в современном искусстве. На международных выставках их можно, пожалуй, отличить от других лишь по характерным окончаниям имен — Свенунгсон, Якобсен... Они в меру ироничны и самоироничны, как в Париже, проворно управляются с новыми технологиями, как в Карлсруэ и Дюссельдорфе. Так же, как во всем мире, снимают на пленку затянутые перформансы и донимают публику длительными слайд-проекциями. Это единственное мучительство, на которое они способны. Нынешние скандинавы не хотят играть в Стринберга.
МИХАИЛ Ъ-БОДЕ