Классика с Михаилом Трофименковым

"Странный груз"

(Strange Cargo, 1940)

Семь каторжников во главе с Верном, героем Кларка Гейбла, бегут из каторжного ада Французской Гвианы. Этот ГУЛАГ просвещенной Европы ничем не уступал по безжалостности Колыме: мир ахал и охал, пока на рубеже 1930-х героический французский репортер Альбер Лондр не вынудил своими репортажами власти приступить к его ликвидации. Никто за ними не гонится, да погоня и ни к чему: болота, аллигаторы, питоны, охочие до чужих голов индейцы и скупые на слова, но щедрые на пули золотоискатели сделают свое дело надежнее любых вертухаев. А если не сделают, и беглецы доберутся до побережья и разживутся плавсредством, чтобы добраться до Кубы, то в дело вступят акулы, жажда, голод и коллективное умопомрачение под стать "Плоту "Медузы"". Чтобы беглецам не было скучно, к ним по воле сценариста присоединится пропащая и роковая девушка Жюли (Джоан Кроуфорд). Любовь-морковь облагородит задубевшую душу Верна, и все будет хорошо. Хорошо? Было бы хорошо, если бы сюжет обрабатывал простой и честный голливудский мастер. Но вся загвоздка в том, что "Странный груз" снял Фрэнк Борзейдж (1893-1962). Не гений, нет. Но и не ремесленник. Странный режиссер, прославившийся еще во времена немого кино, а завершивший карьеру (его фильмография насчитывает изрядно более ста фильмов) уважаемым телевизионным мастером. Мастер — да, пожалуй, именно это слово к лицу Борзейджу. Мастер — это тот режиссер, в потоке фильмов которого вдруг вспыхивают беззаконные шедевры вроде "Седьмого неба" (1927). Мастер — это тот, кто вроде бы и плывет по мейнстриму, но одновременно вызывает восторг сюрреалистов, распознавших в нем такого же, как они, певца милой сердцу Андре Бретона "безумной любви". Безумной, как безумен и этот фильм. Вслушайтесь, что говорят герои. Волосы дыбом встанут. Вот Верн жадно хлебает какую-то баланду: "Дрянь, конечно, но сгодится. Да и ты (поглядывая на Жюли) сгодишься". Вот Верн с притворным любопытством неофита читает Жюли на утлом челне Библию. Жюли: "Не стучи в сердце — палец сломаешь". Разве так разговаривают герои романтической love story? Да и что это, если присмотреться, за герои? Верн неизвестно за что сидит. Похоже, что за такое, о чем и упомянуть неприлично. Впрочем, за что бы он ни сидел, его порыв к свободе искупает все его реальные и предполагаемые прегрешения: свобода — такая же сюрреалистическая, абсолютная ценность, как любовь. Жюли, конечно, девушка роковая — если под роковой сущностью предполагать способность разжечь в стае отпетых мужиков нехорошие, но естественные желания. Какие герои — такая и вамп: потасканная, неумытая девка, цена которой — не жизнь и судьба, а тарелка супа. Да и отношения между Жюли и Верном отнюдь не напоминают скорбную страсть неприкаянных существ. Это не страсть героев Марлен Дитрих и Гари Купера в "Марокко" (1930) Джозефа фон Штернберга, а скорее отношения насильника и привычной к насилию жертвы. Сначала фанатик Камбро (Иан Хантер), а затем и Верн не расстаются с Библией, но говорить о христианском смысле фильма можно лишь в насмешку: из Библии здесь каждый вычитывает, что хочет. В какой-то момент Верн декларирует, что привык наблюдать, как вокруг него умирают люди — бесчестные или никчемные. Эти уничижительные определения вполне применимы и к нему самому, и к Жюли. Применимы, но... Смысл фильма, весь его нерв заключается как раз в этом "но". Герои — грязные, жестокие, злые, но почему-то им дико сочувствуешь. "Такие дела, крошка. Ничего не попишешь",— справедливо заметил Верн.

"Человек из высшего общества"

(Man of the World, 1931)

Фильм Ричарда Уоллеса, успевший появиться перед тем, как на Голливуд опустился железный цензурный занавес,— полезное дополнение к "Полночи в Париже" Вуди Аллена: противоядие от прекрасного мифа об "американском Париже" 1920-х, населенном сплошными Хемингуэями и прочими Фицджеральдами. На крючок этого мифа попадает пенсильванская кобылка Мэри (отменная Кэрол Ломбард), влюбившись в элегантно усталого Майкла (Уильям Пауэлл), писателя-экспата, знающего, в каком кабачке у какой парижской заставы варят лучший луковый суп. Писатель он лишь в том смысле, что издает шантажистский листок, освещающий ночные эскапады оторвавшихся от семейного очага деловых янки. Впрочем, смысл листка как раз в том, чтобы он не увидел света. Жертвы Майкла, которым он представляется как ангел-хранитель от грязных шантажистов, предпочитают раскошелиться при виде гранок завтрашнего номера, как раскошелился дядюшка Мэри (Гай Кибби). Фильм интересен не только рассказом о популярной в те годы криминальной практике, но и специфическим горьким цинизмом "потерянного поколения".

"Весело мы живем"

(Merrily We Live, 1938)

Норман З. Маклеод (1898-1964), возможно, лучший голливудский комедиограф 1930-1940-х годов. Это он повинен в ярчайших безумствах братьев Маркс ("Лошадиные перья", 1932) и Уильяма Филдса ("Вот это подарок!", 1935). "Весело мы живем" — комедия ошибок, увенчанная оргией обмороков, в которые, как кегли, валятся все обитатели поместья Килборнов. Там вообще единственный нормальный человек — дворецкий Батлер (Алан Моубрей), но и ему не вырваться из круга семейного помешательства. Странные глава семьи (Кларенс Колб) и его трое детей между тем дружно полагают, что не в себе миссис Килборн (Билли Барк), упорно нанимающая в шоферы одного бродягу за другим, пока в доме вообще не остается семейного серебра. Безумие достигнет апогея, когда в шоферскую ливрею втиснут приблудного писателя Уэйда (Брайан Ахерн). Лишившись автомобиля, он постучал в дверь шизанутого семейства лишь затем, чтобы воспользоваться телефоном, но кто же будет слушать его объяснения! В принципе, фильм вполне бестактно пляшет на костях жертв Великой депрессии, но пляшет так весело, что о морали можно и позабыть.

"Возвращение доктора Икс"

(The Return of Doctor X, 1939)

Единственный фильм ужасов, в котором сыграл Хамфри Богарт: этого достаточно, чтобы заинтересоваться дебютом Винсента Шермана, заурядным минималистским опусом "категории Б". Богарт об этом фильме не любил вспоминать. Участие в нем означало бесповоротное профессиональное падение сорокалетнего актера: чудо "Мальтийского сокола" случится через два года. Но Богарт в роли (если это можно назвать ролью) медбрата Квисна, он же — воскрешенный из мертвых садист-экспериментатор, доктор Морис Ксавье, действительно хорош: седая прядь, выбеленное лицо, оскал кровососа. И он, и так же — пусть и не совсем удачно — воскрешенная кинозвезда Анджела Меррова (Лиа Лис, она же — Наташа Маргулис, игравшая, кстати, в "Золотом веке" Луиса Бунюэля) выглядят так, словно, готовясь к любительскому спектаклю, переборщили с белилами. Что поделать: каков бюджет, таковы и спецэффекты. Впрочем, именно в этой скупости эффектов и заключается прелесть истории о бравом журналисте Уолтере (Уэйн Моррис), разоблачившем профессора Флэга (Джон Литель), преступившего во имя науки все этические нормы.

"Все началось с Евы"

(It Started with Eve, 1941)

Дина Дурбин, образцовая "Золушка" 1930-х — андроид, запрограммированный вызывать у зрителей умиление, только умиление и ничего, кроме умиления. Созерцая этого ангела чистой красоты, поневоле взмолишься: хотя бы крохотный изъян, неприметный психологический шрам подарил ей Голливуд. Как же, дождешься. Фильм Генри Костера — с точки зрения сценария — недурная комедия положений. Миллионер Рейнольдс (Чарльз Лоутон) не хочет отдать богу душу, не увидев невесту сына (Роберт Каммингс). Но стерва Глория (Маргарет Таллигет) шляется по магазинам. Вот и приходится Джонни явить папе нанятую за $50 бедную, честную Энн (Дурбин). Завидев ее, старик закуривает сигару и вылезает из гроба: оказывается, он вовсе не тиран, а пупсик-дедушка. Лоутон — гений, но и он не в силах преодолеть удушливую благость, окутывающую Дурбин. Забавна лишь одна шутка. Энн, оказавшаяся еще и замечательной певичкой, умоляет Рейнольдса познакомить ее с кумиром — дирижером Леопольдом Стоковским. Видать, забыла Дурбин, что играла с ним в фильме того же Костера "Сто мужчин и одна девушка" (1937).