Литература / Проза
В московском издательстве "Захаров" вышел роман "Аристономия", подписанный двойной фамилией Акунин-Чхартишвили. Автор произведения в своем блоге сообщил, что "двойная фамилия объясняется тем, что я вложил в эту работу то, чему научился и в качестве беллетриста, и в качестве эссеиста". С плодом совместных усилий вымышленного и реального писателей ознакомилась АННА НАРИНСКАЯ.
Этот текст заставляет вспомнить тетушку всесильного театрального режиссера Ивана Васильевича из булгаковского "Театрального романа" с ее сетованиями на то, что авторы зачем-то сочиняют новые пьесы. "Зачем? Разве уж и пьес не стало? Какие хорошие пьесы есть. И сколько их! Зачем же вам тревожиться сочинять?"
Про автора, обозначенного на обложке как "Акунин-Чхартишвили" тоже вроде бы непонятно, зачем он тревожился: ведь есть, например, "Доктор Живаго" — практически про то же, что и "Аристономия" (мальчик из хорошей семьи, революция, гражданская война, белые и их правда, красные и их правда), только в какое-то неприличное количество раз лучше.
Но аргументы типа "все это было уже сказано" никогда не убеждают тех, кто склонен к писательству — они неизменно считают, что к этому "всему" им есть что добавить. Кстати, в "Театральном романе" тетушке возражают, что, мол, нужны же "современные" пьесы. На это она, встревожившись, отвечает: "Мы против властей не бунтуем".
Григорий Чхартишвили, он же Борис Акунин, как известно, против властей бунтует. Так что его новый опус невозможно не воспринимать отдельно от его теперешней протестной деятельности. В этом смысле "Аристономия" не разочаровывает: она прямо сразу начинается умственным разговором о судьбах России, который, если убрать некоторые детали предреволюционного времени, вполне вписывается в нынешний российский контекст. Довольно быстро дело доходит и до главных тем сегодняшнего дня — взаимоотношений обездоленного и "оболваненного" народа и благополучной интеллигенции.
"Население нашей страны пока находится в детском состоянии. Дети эгоистичны, невоспитанны, иногда жестоки, а главное неспособны предвидеть последствия своих поступков. Историческая вина правящего сословия заключается в том, что оно плохо развивало и образовывало народ, всячески препятствовало его взрослению. Притом из вполне эгоистических интересов. Ведь дети послушнее, ими легче управлять. Можно не объяснять, а просто прикрикнуть, не переубеждать, а посечь розгами, можно не слушать их требований, высказанных косноязычным детским лепетом".
Нравоучительная карикатурность таких пассажей (здесь усугубленная тем, что произносящий все это герой по ходу речи харкает кровью, умирая от чахотки), заставляет, вроде бы, заподозрить, что перед нами стилизация и даже отчасти пародия. Что, представляя "Аристономию" как свой "первый серьезный роман" и внушительно подписываясь обеими — и настоящей и выдуманной — фамилиями, автор мистифицирует читателей точно так же, как мистифицировал некогда таинственным "Б. Акуниным". И что когда критики наперебой кинутся обсуждать феномен "аристономии" (автор определяет этим термином некое качество человеческой натуры, предполагающее развитие "лучшего, что накапливается в душе отдельного человека или в коллективном сознании общества вследствие эволюции"), писатель с ехидным смехом объявит, что все это было игрой в роман идей и вообще пробой общества на аллергию к благоглупостям.
Впрочем, и у мистификации все же должна быть какая-то цель, ну, хотя бы проверять общество на вшивость, высмеивая, к примеру, готовность людей воидеть не подлинное, а желаемое. "Аристономия" же предлагает нашему вниманию ряд умилительных и умственных банальностей, непригодных ни к подлинно серьезному обдумыванию, ни к осмеянию. Поэтому даже точное знание, что Борис Акунин писал этот текст понарошку, практически ничего в его восприятии не изменит.
Знание же, что Григорий Чхартишвили писал его всерьез, подтверждает то, что, в принципе, было известно уже давно: не всякий, кто умеет составлять слова в предложения, события в сюжет, а также задаваться вопросами, может написать роман.