Фестиваль опера
Пятнадцатый фестиваль в Латвийской национальной опере представил премьеры двух последних сезонов. "Гибель богов", показанную в ноябре, и совсем новую "Лючию ди Ламмермур" Доницетти слушала и смотрела ОЛЬГА МАНУЛКИНА.
Рижская Лючия, сопрано Марина Ребека, входит в когорту латышских певцов, которые выступают на главных оперных сценах мира и регулярно возвращаются в Ригу. Певцов сюда влекут не только ностальгические и патриотические чувства: для Ребеки режиссер Андрейс Жагарс и художники Андрис Фрейбергс и Катрина Нейбурга создали точный по стилю спектакль и выверенный рисунок роли. В отличие от "Лючии" в театре Станиславского (лучшего спектакля "Золотой маски"-2010), также кисти Фрейбергса, в столь же минималистичной рижской постановке выбор места и времени действия пал на Рим эпохи Муссолини. Однако он присутствует в спектакле лишь фоном — холодный мрамор стен, монументальные головы и торсы скульптур на видео, арки, ступени: во всем та же элегантность, что и в щегольских мундирах военных или в переливах палевых красок в костюмах штатских, созданных Кристине Пастернакой.
В этой роскошной, холодной, монументальной раме, частью которой являются и окружающие Лючию мужчины: Генри (Янис Апейнис), Раймонд (Илья Банник) и даже Эдгар (Мурат Карахан), героиня обречена — никакой политики, только личное. Лючия появляется на сцене девушкой из кино 1930-х: мечтательной, порывистой, влюбленной,— "хорошая девочка Лида". А в сцене сумасшествия певице и режиссеру удается вернуть колоратурам их изначальный смысл — воплощения аффекта, когда ни один пассаж, ни одна высокая нота не относятся к области вокальной пиротехники, притом что выполнены они безупречно.
Постановка "Кольца нибелунга" к 200-летию Вагнера для многих театров — священный долг и для Латвийской оперы тоже: все-таки Вагнер два года руководил Немецким театром в Риге, да и "Кольца" целиком здесь не было целых сто лет. Но постановка тетралогии — всегда героическое деяние, а в 2013-м особенно: как справедливо говорит Жерар Мортье, вагнеровских певцов не хватит на всех. Рига может ждать юбилея спокойно — у нее есть внушительный интернациональный состав, а такой Брунгильде, как Кэтрин Фостер, может позавидовать и Метрополитен.
Музыкальный руководитель постановки — Корнелиус Майстер, но один спектакль был доверен 26-летней Йоане Малльвиц. Женщина, дирижирующая "Кольцом", должна быть по меньшей мере валькирией; видимо, юная немецкая музыкантша из их числа: лаконичными жестами она направляла звуковой поток, и эта громада ей повиновалась, дышала, гибко меняла темпы; исполнение было внятное и пластичное.
В Риге планировали отдать тетралогию четырем режиссерам, но в результате три оперы, кроме "Золота Рейна" (Штефан Херхайм), поставил латышский режиссер Виестурс Кайришс. Веришь, когда он говорит, что эта работа изменила его собственную жизнь: есть ощущение, что он сам прошел сквозь "Кольцо", пожил среди героев, поучаствовал в коллизиях, по-товарищески попытался что-то изменить, предотвратить.
Бывает, убедительно описанная концепция не работает в звучащем времени оперы. У Кайришса, скорее,— и к счастью — наоборот. Главное — это какой-то инстинктивный, временами наивный контакт с вагнеровской партитурой, и это дело абсолютно невербальное: то, как режиссер улавливает токи, идущие из оркестра, как ощущает музыкальное время. Броские картинки — внешнее; фотографии и трейлер дают неверное представление о спектакле. Мало сказать, что Брунгильда и Зигфрид (Ларс Клевеман) — дети цветов, что повсюду травка и что на единственной простыне в их бревенчатом домишке (костюмы и сценография Иевы Юрьяне) Брунгильда пишет: "Make love, not war". Или что Гибихунги и Хаген играют в шведскую семью, и в их порочный уют — буквально в их постель вламывается Зигфрид в своих сапожищах. Все это осталось бы трюком, если бы характеры и отношения не было отыграны в каждом такте и жесте.
С героями Кайришса успеваешь породниться: не ходячие символы, но живые люди; харизматичный Хаген Йохана Шинклера — не воплощенное зло, но человек, истории которого мы можем сопереживать. Здесь много юношеского хулиганства — чего стоит необъятных размеров беби-Гунтер (Маркус Юпитер) в необъятных же трусах и барби-Гутруна (Элисабет Стрид), или сцена охоты, разыгранная в сауне, или завернутый в огнеупорную фольгу Зигфрид, проходящий через огненное кольцо. Отношение как бы панибратское — что-то вроде "Это же наш, рижский Вагнер! Тот, что задолжал и смотался!", но парадоксальным образом это не мешает самой сумрачной, самой зловещей опере тетралогии вершить свой путь, предначертанный лейтмотивом судьбы. А публике — все четыре с лишним часа смотреть и слушать не отрываясь.