"Площадь Согласия" (второе название — "Виконт Лепик с дочерьми, переходящий площадь Согласия", 1875) Эдгара Дега — картина невозможной силы. Шекспировское "полцарства за коня" — это истошный вопль большой трагедии, но все же слишком литературно. А вот когда в середине 1990-х, на волне жесточайших споров вокруг необходимости/невозможности вернуть вывезенные советскими войсками в 1945-46 годах художественные трофеи, в министерских и музейных кулуарах ходили слухи, что директор Эрмитажа почти готов отдать десятки "своих" трофейных импрессионистов и постимпрессионистов, если ему оставят только лишь одну "Площадь Согласия", поверить в это было довольно легко. И не то чтобы все те ван гоги, гогены, моне, писсарро или вюйары, которые легли на чашу этих умозрительных весов, были нехороши. Они очень даже хороши. Но "Площадь Согласия" — вещь абсолютно великая.
Взвешивать и выбирать Михаилу Пиотровскому ничего не пришлось. Наша патриотическая Госдума приняла закон о реституции, согласно которому практически все, попавшее в советские музеи, там и останется. Исчезнувшие на полвека (а в случае с Дега — картина не показывалась публике вообще с 1912 года) полотна, которые после сногсшибательной выставки "Неведомые шедевры" 1995 года были опять убраны в запасники, обрели свое место в постоянной экспозиции Эрмитажа. Повесили их тогда, прямо скажем, не слишком выгодно. Во-первых, на втором этаже — то есть совсем не вместе и даже не рядом с щукинско-морозовскими импрессионистами, объединение с которыми могло бы дать сильнейший художественный и исторический эффект. Во-вторых, картинам там было просто тесно. Тесно настолько, что сама королева этой экспозиции — та самая "Площадь Согласия" — стала почти незаметной, зависла на проходе и надо было очень хорошо знать, куда смотреть, чтобы вообще ее заметить.
Прошло еще немного времени, и "Площадь Согласия" удостоилась глобальной реставрации. И то дело: лак сильно пожелтел и колорит (вроде бы как серебристый) весь ушел в коричневое, кое-где кое-что надо укрепить, и — главный аттракцион момента — еще перед выставкой 1995-го специалисты увидели, что 6-7 см нижней кромки холста с авторской живописью на нем завернуты за подрамник. Сколько смогли, реставраторы развернули, и формат картины довольно значительно изменился.
Но при всех этих уточнениях картина останется такой, какой она вошла в историю искусства. Есть версия, что Дега написал ее еще более вертикальной, чем предстанет она перед зрителем 19 мая. Однако это тот случай, когда величие живописи не в нюансах. Одна эта картина способна рассказать обо всем XIX веке вообще. О Париже и том, как его улицы, благодаря османновскому напору обретя бульвары и широкие тротуары, ожили. О цвете и свете этого города, который, начиная со второй половины века, сам по себе стал культурным героем европейской живописи. Об ударе франко-прусской войной, о поражении в которой и потере Эльзаса вопят у Дега флаги и статуя Страсбурга на площади Согласия. О денди и фланерах Парижа, для которых бодлеровская оппозиция "я и весь мир" стала руководством к действию — а именно постоянному созерцанию того мира, который не "я". О наполеономании — благо и друг Дега и главный персонаж картины, виконт Лепик, был внуком наполеоновского генерала и сыном рьяного бонапартиста, и дочь свою (ту, которая справа) назвал Эйлау, в честь кровавой битвы при Прейсиш-Эйлау. И, конечно, очень много об искусстве — о Веласкесе, Гойе и Курбе, чьи тени витают над этой дивной живописью. Об импрессионизме, причислить к которому "Площадь Согласия" хочется, но рука не поднимается. О традиционных жанрах — пейзаже и портрете, которые у Дега перевернуты с ног на голову и ускользают от любых попыток втиснуть их в прежние рамки. Но прежде всего о том, что с приходом в этот мир Дега (и Мане) наш взгляд на него в корне изменился. "Площадь Согласия" — самая неустойчивая и при этом жесточайше выверенная картина в европейской живописи: в ней все идет и едет в разные стороны, взгляды не пересекаются, движения незаконченные. То ли театр (благо и первый план есть, и площадь может сыграть роль декорации), то ли чистая математика. А может это протокадр? Недаром фотография и кинематограф будут искать подобные идеальные композиции весь следующий век.
Санкт-Петербург, Государственный Эрмитаж, с 19 мая по 17 января