Выставка искусство
Более 20 музеев мира и России предоставили живопись и скульптуру в дополнение к основной коллекции Пушкинского музея, поздравив его таким образом со 100-летием и превратив желаемое — работы мастеров, которые на территории РФ не встретишь,— в действительное, хотя бы ненадолго. Рассказывает ВАЛЕНТИН ДЬЯКОНОВ.
Представление о "воображаемом музее" впервые сформулировал французский философ Андре Мальро в одноименной статье 1947 года. Начав с того, что на стенах музея произведения теряют изначальную функцию и превращаются, к примеру, из фактов семейной истории династии Габсбургов в шедевры Веласкеса, Мальро приходит к необходимости использования технических достижений эпохи и создания музеев-каталогов, заполняющих лакуны в собраниях репродукциями. Пушкинский пошел другим путем, и в этом одновременно сила и слабость вшитого в постоянную экспозицию "воображаемого музея". Вместо репродукций, напоминающих зрителю о том, чего в Пушкинском нет и, скорее всего, быть не может, поскольку общепризнанные шедевры крайне редко покидают родные стены, в десятках залов висят привезенные со всего мира оригиналы.
Понятно, что встреча с подлинником всегда важнее, чем знакомство с отпечатком, пусть и высококачественным. Да и смысла нет городить огород с репродукциями в эпоху, когда большинству посетителей музея доступен минимум интернет, а может, даже и дешевый тур в Италию. С другой стороны, воображение — штука сильная, оно стремится разыграться и уйти в сферу всяческого "если бы да кабы". Хочется, чтобы привезенный шедевр действительно переписывал историю музея, сшитого из коллекции слепков, императорских и аристократических собраний. "Воображаемый музей" далеко не всегда позволяет нам помечтать о невероятных сценариях развития ГМИИ.
Возьмем, например, залы Центральной и Северной Европы. Здесь постоянная экспозиция украшена картиной Босха "Извлечение камня глупости" из музея Прадо. Это небольшая работа на фольклорный сюжет о врачах-шарлатанах, исцеляющих наивных пейзан от несуществующих болезней. Из ранки на черепе простака растет тюльпан, знак обмана. Появление этой картины в "воображаемом музее", с одной стороны, выглядит как восстановление исторической справедливости. В советское время Босхом бредили все от мала до велика, он единолично (иногда на пару с Брейгелем-старшим) удовлетворял запрос на щекочущий нервы сюрреализм. Но работ Босха в российских музеях нет. Ориентация на оригиналы, однако, приводит к тому, что Босх приезжает не в виде "Сада земных наслаждений", а в не очень подходящей ему роли малого голландца, с жанром, который и во время, и после него другими художниками писался лучше. За висящий неподалеку "Портрет девушки в красном берете" Альбрехта Дюрера из Государственных музеев Берлина можно отдать многое, но и это не совсем Дюрер, больше факт гениальной интерпретации мощной школы живописцев Венеции.
Список работ, лишь отчасти поднимающих голову над основным собранием, можно продолжить. Это относится и к Христу Эль Греко, хоть он и смотрится крайне уместно по соседству с родным для Пушкинского Иоанном Крестителем. И к портрету Марии фон Тассис Ван Дейка. Зато каков Веласкес! Прадо ради юбилея московских коллег расстался с конным портретом инфанта Бальтазара Карлоса, может быть, лучшей из подобного рода работ великого испанца. Самое удивительное, что ребенок выглядит совершенно естественно верхом на огромном скакуне: Веласкесу, как всегда, удалось сделать из ритуальной отметки в династическом каталоге трогательный рассказ о безоглядной смелости, которой его модель, правда, не обладала. Перед портретом задумываешься о том, каким козырем обладал бы Пушкинский, если б испанские монархи вдруг вознамерились продать часть своей коллекции заезжему русскому вельможе. В конце концов, римская галерея Дориа-Памфили львиной долей посетителей обязана веласкесовскому портрету папы Иннокентия Х.
"Воображаемый музей" растянулся на два здания. В Галерее искусств Европы и Америки показывают знаменитого "Анжелюса" Милле, "Адама и Еву" Климта, неплохого Магритта и Пикассо. Но мечтательное настроение охватывает перед "Экспрессионистской головой" (1980) одного из пионеров американского поп-арта Роя Лихтенштейна. Вспоминаешь, что в 1947 году стараниями сталинских академиков Музей нового западного искусства с коллекциями Щукина и Морозова превратился как раз из реального в воображаемый. Погружаешься в альтернативную историю, в которой соцреализм проиграл, а за искусством Запада пристально следят, пополняя коллекции не авторами--членами компартий загнивающих стран, а творцами в авангарде художественной мысли. Если б все сложилось так, то у нас был бы настоящий музей современного искусства. О котором в этой жизни остается только мечтать.