В новый сборник Сергея Жадана "Вогнепальні й ножові", выпущенный харьковским издательством "Клуб сімейного дозвілля", вошли его стихи последних лет, по большей части "библейские и криминальные баллады", как называет их сам автор. Впрочем, главное в этой поэзии, по мнению ИННЫ БУЛКИНОЙ,— эпический драйв, эпические страсти и эпические герои.
книга / поэзия
Мы привыкли к тому, что поэты у нас, как правило, лирические. Жадан — поэт эпический, он тем и оригинален, что пишет историю. Причем в поэзии это у него получается даже убедительнее, чем в прозе. Он схватывает в стихах не столько ощущение конкретного момента (остановись, мгновение!) и переживания в нем себя любимого — это делают все поэты, а у хороших это даже получается; нет, он сохраняет ощущение общего для всех времен, приподнимает наше обыденное время — и нас вместе с ним — до былинных масштабов. Он вписывает наше малое историческое время (какие-то 20 с небольшим лет) в большую историю. Там за фигурами криминальных героев 1990-х маячат тени библейских апостолов с именами революционных командармов. Там все города по утрам похожи, и непонятно, где кончается Харьков и начинается Чикаго, и где будут нанесены новые раны. И, может быть, только самые сентиментальные персонажи этого мира — трамваи, то и дело возникающие в строках этих стихов, своими звонками возвещают, что это тот самый город и то самое утро, и тот самый дождь за окном. Что это не смерть, а наоборот, жизнь. И она продолжается.
В финале же этой библейско-криминальной хроники, в прозаических "Комментариях", на сцену выходит сам автор, никоим образом себя не выпячивая, собственно, так, как это принято на больших эпических полотнах: неприметная фигура в конце длинной вереницы, спиной к зрителю. И выходит он затем, чтобы вновь представить героев, святых и смертных, злодеев и праведников, воинов и завоевателей, тех, кто после смерти "не имел с собой ничего, кроме нательных крестов, молитвенников в карманах шинелей и кукол вуду в кожаных мешках". Выходит, чтобы, наконец, объяснить, к чему был весь этот разговор: ведь, в самом деле, все это произносилось для того, чтобы вскочить в последний вагон и задержать непоправимо уходящее время, и оставить этот город таким, каким ты его помнишь, а не таким, каким он стал после того, как мы его сдали, и он сделался "оккупированной территорией" — с безликими новостройками и выкорчеванными трамвайными путями.