Мухи творчества

Выставка современное искусство

Ретроспектива творчества Дэмиена Херста занимает относительно небольшую часть пространства лондонской Tate Modern — она лишь одна из трех проходящих здесь выставок, но по важности главная и первая. Только здесь можно понять, чем пахнет теперь искусство, считает АЛЕКСЕЙ ТАРХАНОВ.

Дэмиен Херст проклят современниками, потому что слишком знаменит и неприлично богат. Критики советуют счастливым владельцам поскорее от него избавиться, пока его искусство не протухло, как протухла однажды его заспиртованная акула. "Иметь дома работу Херста — все равно что признаваться в том, что у вас золотой унитаз и розовый Rolls-Royce",— пишут о нем газеты. Поэтому многие приходят сюда с желанием увидеть, как именно скурвился художник.

Херст не был бы собой, если бы не позаботился об удобстве своих критиков. Для них на первом этаже устроен огромный черный ящик, в который стоит очередь, как в Мавзолей, и в котором совершенно бесплатно демонстрируется платиновый череп, инкрустированный бриллиантами,— его работа "For the Love of God". Этот артефакт был куплен на аукционе за £50 млн, став самым дорогим произведением искусства ныне живущего художника. Этот факт биографии может быть и похвалой, и упреком, и намеком на то, что пора бы уже успокоиться. То есть стать покойным классиком. Но впечатление такое, что 46-летний Херст давно не считает себя ныне живущим автором. Его жизнь проходит в постоянном соседстве со смертью. На раннем видео волосатый, еще не полысевший художник играет в самоубийство и щелкает курком револьвера, приставленного к виску, ко лбу, вложенного в рот. Револьвер легче контролировать, но каждый щелчок заставляет его и нас вздрагивать, как будто бы пуля и вправду вышибает ему мозги.

Во всех залах херстовской выставки пахнет смертью. Этот запах необязательно присутствует физически, но ты его не можешь не ощущать. Он исходит от одного вида приклеенных к холсту в виде готического витража живых бабочкиных крыльев, от стеклянного куба, заполненного черными мухами, роящимися над лужей крови, вытекающей из отрубленной телячьей головы. От заспиртованных черной овцы и белого голубя. Правда, когда на стене мы вдруг видим произведение "малой формы" — заспиртованную связку сосисок, это несколько снижает напряжение, поскольку кажется самопародией.

Вокруг гигантской двухметровой пепельницы пахнет табаком — не тем сладостным маревом, что витает вокруг дымящего сигарой или трубкой, а трупным запахом залежавшихся в плевательнице окурков. Многокилограммовая спрессованная масса распространяет вонь, ощутимую с нескольких метров, а рядом в соседних залах точно такие же окурки разложены в строчку в стеклянных витринах — с таким же тщанием и почтением, как расположенные рядом бриллианты.

Там, где смерть не изображена, она подразумевается. В бесконечных аптечных шкафах, заставленных коробками и банками с лекарствами, которые должны воздействовать на человеческие тела и души. Или таблетках, разложенных по одной на стеклянных полочках. Возле этого лекарственного алфавита люди стоят особенно долго и так внимательно рассматривают, как будто бы хотят найти среди таблеток своих старых знакомых. У каждого из шкафчиков свое высокопарное название, а на стене горит зеленый фармакологический крест — как символ религиозного поклонения коммерческой медицине. Думаю, что теперь в любой аптеке я буду видеть призрак Дэмиена Херста — точно так же, как Снейдерса на рыбном рынке.

Зал похож на анатомический кабинет в мединституте: на стеллажах стоят наглядные пособия — экорше и разрезы человеческого тела во всех его деталях от глаза до члена. А в стеклянных витринах разложены рядами хирургические инструменты — огромное количество неприятных приспособлений для нашего кромсания. Художник явно жалеет, что не может перейти еще одну черту и разделить на ломти человека, как он нарезал теленка. Вместо реального тела так анатомирован ангел на скульптуре из каррарского мрамора. Грудь, лишенная слоя кожи, напоминает, что ангел — девушка. И, возможно, под ее скальпом скрыт ангельский череп, сплошь усыпанный бриллиантами.

В своих до отвращения бесстрастных инсталляциях Херст на самом деле мастерски передает чувства — делая это с убедительностью электрошока, который убивает мух, вьющихся над мертвечиной. Здесь вся тематика и мифология классического искусства — жизнь, смерть, любовь, красота, познание: просто в них нет идиллии, а только отвращение и боль, которые ведь и следуют за ними по жизни. Лучший этому пример — разрубленные пополам корова и теленок. Они пробуждают в людях не только интерес к коровьей анатомии, много раз виданной в тарелке, а какое-то новое понимание материнского чувства — но связанного не с божественным умилением, а с болью, разрезами и кровью. Вы скажете — Херст разнуздан, я скажу — вполне целомудрен, из трех главных мотиваций, оставшихся теперь человеку — страха, жадности и похоти,— он касается только первой. Его бывшие соседи по Young British Artists бывают тоньше, смешнее, умнее, но не бывают такими мощными и понятными без слов, как бывали понятны старые мастера. Его вещи вышибают мозги, как пуля из револьвера, которым он играл в юношеском видео. Конечно, художник этим пользуется — и выставка завершается лавкой, где лежат книги о Херсте, постеры, футболки, сумки, часы. Они продаются так же бойко, как платки с "Весной" Боттичелли в Уффици. Но выглядит эта херстовщина не столько магазином, сколько натуральной инсталляцией, в которую, правда, на сей раз вместо баранов художник включил зрителей — нас с вами.