Череда ошибок

Мальчику тринадцать лет, он из Нальчика. У него злокачественная опухоль брюшной полости. Опухоль, которую диагностировали в Москве, вырезали в Ростове-на-Дону, а в Нальчике не долечили,— и которая выросла снова. Когда мальчику стало совсем плохо, а федеральные клиники отказались его госпитализировать, ссылаясь на недостаток мест, мама схватила ребенка в охапку и потащила в Петербург, в городскую больницу, про которую маме рассказали, что там хорошие врачи. Врачи, действительно, хорошие — отказать в госпитализации не смогли. Мальчика готовят к операции. Только теперь не существует механизма, которым может быть оплачена в петербургской городской больнице предоперационная терапия для мальчика из Кабардино-Балкарии. Валерий Панюшкин рассказывает про Мирослава актрисе Ксении Раппопорт.

— Когда два года назад Мирослава оперировали в Ростове, диагноза не было. Опухоль удалили и отправили на биопсию в Москву. Оттуда ответили, что это ПНОЭ, примитивная нейроэктодермальная опухоль. Больным с такой опухолью после операции показана химиотерапия. Первый курс Мирославу провели в Ростове и отправили домой в Нальчик, химичиться дальше. Но врач в Нальчике не поверила московскому диагнозу и отказалась лечить мальчика по московским протоколам…

—…как это отказалась?

— Вот так, отказалась. Я могу себе представить, что врач может не согласиться с диагнозом, который поставил другой врач, но, мне кажется, тогда надо позвонить коллеге, обсудить…

— Люди не общаются между собой. Связаться из Нальчика с московской больницей не так-то просто.

— В том смысле, что у нас большая страна и плохие телефонные линии?

— Нет, мы считаем, что если есть какая-то проблема, то надо в связи с нею самореализоваться, а не решить ее, может быть, прибегнув к помощи человека, который понимает больше, чем ты. У нас вообще страна закрытая и разобщенная. Невозможно представить себе, что думает человек в Нальчике про человека, делающего такую же работу в Москве. И неизвестно, как отнесется московский доктор к звонку из Нальчика. Вот мы много ездим с театром, и в каждом городе есть свой местный патриотизм, который иногда граничит с сепаратизмом. Но наше актерское дело не жизнеспасательное, а развлекательное. Мы можем позволить себе…

— Ревность? Зависть? Чванство?

— Да дело даже не в этом… Разная степень ответственности! Если сегодня спектакль пройдет неудачно, это, конечно, плохо, и больно, и обидно. Но от этого никто из зрителей, слава Богу, не умрет. А врачи же понимают, что к ним попадает человек, что от них зависит здоровье и жизнь этого человека. Поэтому не хочется объяснять их поступки дурными намерениями. Она же наверняка хотела мальчику помочь, эта доктор. И пыталась помочь как знает. Вот у нас в Петербурге есть мальчик-бабочка Стасик (ребенок, больной буллезным эпидермолизом.— В. П.). Вот он вынужден регулярно ложиться в хоспис, чтобы подтверждать свою инвалидность. И вот он ложится в хоспис, а ему зеленкой сжигают кожу на голове. Потому что люди, которые работают в этом хосписе, тянут этот хоспис самоотверженно и почти бесплатно, и вот они что знали, то и сделали. Ну, не знали они, что зеленку при этом заболевании применять нельзя! Им никто не предлагал сотрудничество с западными клиниками, обучение, информацию. Наладить коммуникации, наладить эти реки, по которым потечет информация, должно все-таки государство.

— То есть мы сидим и ждем, пока жизнь нам наладит государство?

— Мы не ждем, но налаживать надо. Потому что вот человек оканчивает медицинский институт. Вот у него есть какие-то старинные справочники. Вот он попадает в больницу, где нет ваты, нет йода и нет среднего медперсонала. И он выгребает, как он может. И ему даже не приходит в голову, что есть какие-то ходы для развития. Что можно написать е-мейл коллеге в Москву или Торонто, что надо на конференции ездить, журналы научные читать. Ни малейшей возможности нет изменить свою жизнь. Как только такая возможность появляется…

— Что происходит?

— Люди хватаются за эту возможность. Они хотят общаться, хотят учиться. Я у нас в Питере в клинике «Скандинавия» вижу, как врачи при малейшей необходимости обращаются к коллегам, как все этажи этой клиники работают вместе, как они зовут коллег из других клиник. Им просто дали возможность так работать.

— Деньги?

— Наверное, да. Получается так. Или… Нет, надо хоть один раз показать врачу, что можно работать по-другому. Хоть раз на стажировку послать, что ли. Взять врачей после медицинского института и послать посмотреть мир. У них самосознание изменится.

— А как изменить сознание пациентов? Вот мама Мирослава после того, как ростовские врачи велели лечить мальчика так, а кабардинские эдак, вообще забрала ребенка и стала лечить травами.

— И это очень понятно.

— Что тут понятного? Злокачественная опухоль! Какие травы?!

— Очень понятно, потому что если один врач говорит: «это надо лечить», а другой врач говорит: «это не надо лечить», то пациент понимает, что правды нет, и не верит больше никому. Если врачи говорят мне разные вещи, я начинаю думать, что, значит, врачи могут ошибаться. И значит, ошибаться могут и тот, и другой. А ценой их ошибки может стать жизнь моего ребенка… И я не верю никому. Вот такой механизм неверия.

— Но людям-то что делать? Что делать, если врачи говорят разное?

— Никогда не возьму на себя ответственность давать тут советы. Что делать, чтобы не попасть под машину? Переходить дорогу на зеленый свет?

— Ну, да. По пешеходному переходу и на зеленый свет.

— Моя бабушка погибла, переходя дорогу на зеленый свет.