Искусство присвоения

рассказывает Игорь Гулин

В Tate Modern открылась ретроспектива Дэмиена Херста, самая большая из организованных когда-либо выставок самого известного современного британского художника. Здесь экспонируются все его главные работы: "Физическая невозможность смерти в сознании живущего" (мертвая акула в аквариуме с формальдегидом), "Тысяча лет" (инсталляция с коровьей головой и кишащими вокруг нее мухами), картины с мертвыми бабочками, медицинские кабинеты, первые живописные эксперименты, статуя "Гимн" (огромная бронзовая копия анатомической модели человека со снятой кожей и обнаженными внутренностями) и, наконец, "За любовь Господа" — знаменитый инкрустированный бриллиантами платиновый череп с настоящими человеческими зубами.

Конечно, за последние года три репутация Херста сильно пошатнулась. Если даже вынести за скобки обвинения в пустоте и спекулятивности, художнику приходится постоянно выслушивать и другие упреки. Во-первых, в том, что он ничего не делает сам: не то что не ловит акул и не гранит бриллианты для черепа, но даже и не пишет большую часть своих картин. Понятно, что для современного художника это не очень существенный упрек, но есть и более серьезный — в плагиате, присвоении чужих методов и образов. Художники из движения Stukism (борющегося за новую живопись против концептуального искусства) буквально расписали почти все ключевые херстовские работы с указанием их оригиналов. Часто они передергивают, и речь скорее идет об источниках вдохновения, но часто и о прямом плагиате. Больше всех пострадал друг Херста начала 1990-х, нью-йоркский художник Джон Лекей — у него Херст крал идеи буквально пачками (включая и череп, покрытый драгоценными камнями). Все это было бы совсем не страшно, если бы Херст яростно не защищал собственное авторство и не судился бы с каждым, кто пытался использовать его искусство в ненадлежащих целях (так в 2008 году был довольно громкий скандал с граффитистом Cartrain, включавшим в свои работы изображение все того же херстовского черепа).

Но неожиданным образом первым серьезным ударом для репутации Херста стали не все эти истории, а момент, когда он три года назад решил выставить сделанную своими руками живопись — в основном натюрморты с черепами, выполненные под раннего Фрэнсиса Бэкона. Как ни странно, Херст оказался попросту непоправимо вторичным художником. Большая часть критиков была в ужасе или растерянности, старые враги ехидничали, все говорили, что ниже падать некуда.

Но оказалось, что есть. Только что в одиннадцати отделениях Gagosian Gallery (в Нью-Йорке, Лондоне и еще семи городах) прошла выставка Херста "The Complete Spot Paintings". Это сотни работ за 25 лет, кропотливо собранные по коллекционерам и представляющие собой разноцветные точки, расположенные в разных конфигурациях на белых холстах. Эта мегаломанская бессмыслица, кажется, обнажила положение вещей (в духе "король-то голый"). Критики были еще более радикальны, чем после картин с черепами. Кристиан Виверос-Фон из The Village Voice даже написал Херсту издевательский некролог.

Этот идиотически-тотальный, разбросанный по всему миру проект действительно высвечивает главное про Херста: он представляет собой индустрию современного искусства, сосредоточенную в одном человеке. Статус самого богатого в мире художника, бесконечные аукционные рекорды и финансовые странности, весь этот круговорот огромных денег — в случае Херста не просто антураж, а в большой степени содержание его искусства. Объясняя смысл херстовских работ, обычно говорят о смерти. Однако Херста больше интересует, кажется, не напоминание о ней или объяснение ее, а присвоение, обладание смертью. Именно это обладание оказывается в такой системе главной целью искусства. Поэтому все его мертвые животные — факты искусства не сами по себе, а только вместе с историей их покупок и продаж. Вершина здесь — конечно, все тот же череп, самый дорогой в производстве объект современного искусства, в основе которого — фактические останки человека. На выставке в Tate он охраняется с предосторожностями, какие применяются только по отношению к Туринской плащанице, "Гернике" и еще паре объектов такого уровня.

В принципе, такого же рода индустрию, хотя и более смешную, представляют собой пресловутые херстовские точки. Это своего рода фабрика изобразительного авангарда — производство вещей, в которых автору не принадлежит ни работа кистью (ее выполняют ассистенты), ни метод (точно такие картины писали американские минималисты 1960-х), ни видение (оно там радикально отсутствует). От Херста в них — только имя, которое, собственно, и создает произведения, превращая их в факт большого искусства и материал продажи.

В основе работы Херста, таким образом, оказывается очень радикальный жест: он присваивает не только объекты, живые и мертвые существа, не только чужие образы и идеи — но сам механизм функционирования современного искусства как в философском, так и в рыночном смысле, делает этот механизм настоящим, главным содержанием своего творчества. В этом грандиозном экономическом метадействии последние следы собственно искусства как интеллектуальной или духовной деятельности логичным образом исчезают. Большинству критиков после недавних выставок кажется, что Херст совершил эстетическое самоубийство. Возможно, ретроспектива в Tate даст возможность заново понять, на что похожа его история в целом.

Лондон / по 9 сентября