Фестиваль опера
Татарский государственный театр оперы и балета привез на "Золотую маску" свою постановку оперы Доницетти "Лючия ди Ламмермур". Она номинирована в том числе и за режиссерскую работу Михаила Панджавидзе, но публику, обеспечившую показанному на Новой сцене Большого театра редкий для рядовых "масочных" опер аншлаг, явно привлекала в основном исполнительница заглавной партии — Альбина Шагимуратова. Рассказывает СЕРГЕЙ ХОДНЕВ.
То, что Михаил Панджавидзе так решительно взялся придавать спектаклю актуальное звучание, перенося действие из Шотландии XVII века куда-то в современный мир наживы и чистогана, было в своем роде даже сюрпризом. Положа руку на сердце, ну нет в "Лючии" чего-то, что настойчиво взывало бы к такой погоне за приращением смыслов. Сам душещипательный сюжет с простыми, но романтически утрированными конфликтами еще можно, если очень постараться, представить себе в виде истории из новостей, но опера, как это обычно и бывает в "серьезном", не комическом бельканто, величаво-статична; ее самые знаменитые страницы — две большие сцены Лючии, прекрасная музыка, под которую в событийном смысле ничего не происходит: в первой героиня грезит о любви, во второй грезит уже в припадке безумия. Учитывая, что это вдобавок не какой-то забытый шедевр, а знаменитая и весьма репертуарная опера, не приходится удивляться, что в ее новейшей постановочной истории именно режиссерских радикальных высказываний довольно мало. Одеты соперничающие шотландские аристократы в колеты с брыжами или там в викторианские сюртуки — это обычно мало волнует публику, которая приходит на "Лючию" прежде всего для того, чтобы слушать. Особенно у нас, где "Лючия" вместе с "Севильским цирюльником" и "Любовным напитком" практически исчерпывают перечень сколько-нибудь ходовых белькантовых названий.
В казанской "Лючии" общим фоном происходящих событий оказываются не политические неурядицы отдаленных времен, а вполне недавний мировой финансовый кризис. Соответственно, Генри Эштон (Станислав Трифонов) у Михаила Панджавидзе — воротила с Уолл-стрит, переживающий из-за того, что его банку грозит крах. Его подопечные — офисные клерки, толпа телохранителей в черных очках, а также боевой отряд байкеров в косухах, с тарахтением выезжающий на всякие неприятные задания. Например, поколотить Эдгара Равенсвуда (Чингис Аюшеев), наследника, как и положено в оригинальном либретто, разоренной Эштоном семьи. Компрометирующее Эдгара в глазах его возлюбленной письмо тоже подверглось апдейту: вместо письма Эштон со своим подручным Норманом (Юрий Петров) деловито мастерит в фотошопе компьютерную картинку, вставляя лицо Эдгара в разные скандальные мизансцены. А так неприятно обернувшаяся свадьба Лючии с Артуром Бэклоу — всего лишь удачная деловая сделка, к которой брак по расчету прилагается просто в виде дополнительной гарантии. Династический брак в таких условиях выглядит все-таки анахронизмом, что ли, но в остальном режиссер удачно выкручивается из тех несостыковок, которыми грозит сопоставление его концепции и буквы либретто. Встреча Лючии с Эдгаром происходит не в саду, а в баре, и в начале сцены зрителю приходится гадать, как же в этом антураже будет показан фонтан, о котором толкуют Лючия с Алисой,— краном пивной бочки, что ли? Ан нет, фонтан героиня, рассеянно щелкающая пультом, видит на экране телевизора. Ну а могилы предков в финальной сцене Эдгар, печально напивающийся в том же баре, рассматривает, перебирая фотографии.
И бар, и офис Эштона, и пентхаус, где разворачивается корпоративная гулянка по случаю свадьбы,— все это скомпоновано в выстроенной на поворотном круге конструкции (за декорации отвечал покойный Игорь Гриневич), а по заднику и кулисам движутся кадры манхэттенского ландшафта. В сочетании с мизансценами все это работает не просто броско, но иногда даже очень удачно в визуальном смысле — например, в финале, где Эдгар (который здесь не совершает самоубийства — в него стреляет Эштон, остающийся беспросветным злодеем до конца) эффектно умирает на парадно развернутой лестнице. Некоторый социально-обличительный пафос спектакля, предвосхитивший, как оказалось, шум вокруг движения "Occupy Wall Street", в общем-то ничуть не противоречит исходным конфликтам "Лючии ди Ламмермур" (и где-то, пожалуй, все-таки придает им эмоциональную остроту) — Эштон циничен, Лючия несчастна, любовь героев в этом не слишком человечном мире обречена. Не то чтобы мы всего этого не знали, конечно, и вдобавок постановке можно поставить в упрек обилие общих мест современной оперной режиссуры — такой спектакль легко себе представить на какой-нибудь немецкой сцене средней руки. Но где немецкие сцены и где Казань — это во-первых, а во-вторых — в целом спектакль добротный, складный, довольно равномерный с точки зрения динамичности.
Так что к слабым его сторонам скорее уж можно было бы отнести музыкальную часть — и нестройный оркестр, и разнокалиберные вокальные работы, в основном удручающе бесстильные. Можно было бы, если б только не Альбина Шагимуратова, в лице которой этот проект казанской оперы получил Лючию всерьез мирового уровня. Певица тонко, красиво и с изумительной технической маэстрией спела свою героиню, играючи справляясь с эталонно сложными вставными каденциями, и при этом, нисколько не переигрывая, одними нюансами и кроткими интонациями своего легкого голоса отлично обрисовала и свою роль — детально, трогательно, убедительно и универсально: такая Лючия что в традиционном спектакле жанра "концерт в костюмах", что в условиях более решительной режиссуры не может не быть сенсацией. И все же если переходить от этого впечатления к прогнозам итогов "Маски", то здесь все-таки скорее интрига, а не чистая однозначность: вдруг жюри примет во внимание, что на будущий год та же Альбина Шагимуратова наверняка будет номинироваться за свою Людмилу в Большом театре, а в этом году в оперной номинации "Лучшая женская роль" и так развернулась настоящая битва примадонн — чего стоит подвиг Хиблы Герзмавы с тремя партиями в "Сказках Гофмана".