Социологи находят преемственность в русской оппозиционной мысли
Когда в Зимбабве начинается сезон дождей, туристам строго-настрого запрещается свободно передвигаться по провинции. "В высокой траве прячутся диссиденты и стреляют из луков!" — гласит предупреждение чиновников. "Диссиденты" в африканской стране — это члены племени, оппозиционного тому, что у власти.
Таким образом, географическое распространение диссидентов не ограничивается одной Россией, точно так же как временное — исключительно советским периодом. Сам термин "диссидент" для обозначения инакомыслящих в СССР впервые применил американский советолог Питер Реддауэй, однако он закрепил только то, что уже давно существовало.
— Проще вспомнить моменты российской истории, когда диссидентов не было, чем перечислять все те, когда они были,— поясняет Леонтий Бызов, ведущий научный сотрудник Института социологии РАН.— Только в условиях полной мобилизации наше общество достигало единства, при котором все люди соотносили свои чаяния с чаяниями авторитарной власти. Во все другие периоды — будь то правление Ивана Грозного или 20-30-е годы прошлого века — инакомыслие существовало. Если в какие-то моменты оно становилось более заметным, то это скорее говорило об ослаблении авторитарного гнета и появлении новых средств коммуникации: теперь таким средством стал, например, интернет.
Критический объем
Антиправительственные мысли в разные эпохи отличались прежде всего степенью радикальности, поэтому "бомбисты" конца XIX века кажутся очень непохожими на советских шестидесятников. И все-таки и то и другое — сходные социальные явления, которые изнутри подтачивали правящий режим.
Социологи из Центра академических социально-когнитивных исследований при Политехническом институте Ренсселира в США на основе компьютерного моделирования и теории графов выяснили любопытные закономерности формирования общественного мнения. Оказалось, в частности, что большинство людей не способны выносить тяжесть собственных идей и ищут, с чем бы согласиться. Однако соглашательство может длиться только до тех пор, пока количество свободомыслящих не приблизится к 10 процентам. После этого существование всех устраивающих теорий становится невозможным, и общество начинает бурлить. Эта типизированная модель социального развития убедительно накладывается на российскую историю. Вспомним, что увеличение числа диссидентов как-то раз уже привело к появлению первой русской Думы, а еще однажды — к политике гласности. Здесь, вероятно, и нужно искать исторический смысл русского диссидентства.
— При этом не стоит полагать, что само диссидентское движение, каким оно было в СССР, имеет общую и легко артикулируемую идеологию,— считает Александр Даниэль, член правления правозащитного общества "Мемориал".— Диссидентами были и Петр Григоренко, убежденный коммунист старой закалки, и националист Леонид Бородин, и Андрей Сахаров, исповедующий либеральные взгляды. Общей была не идеология, а совсем другое — независимость. Даже не свобода, которой может быть больше или меньше, а именно независимость общественного поведения ставила их вне системы.
Поэтому знатоков диссидентского движения в России не смущает разношерстность нынешней оппозиции. Западник Герцен фиксировал аналогичное единство поверх идеологий, которое было у противников власти в 40-х годах XIX века: "Развиваясь до конца, ветви опять соединяются, как бы они ни назывались — кругом Станкевича, славянофилами или нашим кружком. Главная черта всех их — глубокое чувство отчуждения от официальной России, от среды, их окружавшей, и с тем вместе стремление выйти из нее, а у некоторых порывистое желание вывести и ее самое".
Построить "милье"
Есть и другие сходства, которые доказывают генетическое родство нынешнего протеста с его предшественниками. Виктор Воронков, директор Центра независимых социологических исследований, в начале 90-х провел масштабный опрос советских диссидентов и выявил характерные черты их движения. Прежде всего диссидентство, как и нынешние митинги, это городское явление, и большинство его участников были студентами или выпускниками столичных вузов, то есть людьми образованными.
— Во-вторых, они выступали с морально-нравственными требованиями к правительству и не всегда считали, что занимаются политикой,— поясняет Виктор Воронков.— Особенность диссидентов в том, что они нарушили негласный контракт с властью, оставляющий за людьми роль социальных шизофреников, которые на официальном уровне декларируют поддержку одних ценностей, а в быту руководствуются другими. Они потребовали приватную идеологию честности перенести на государственный уровень, потребовали "жить не по лжи".
Отсюда возник такой актуальный и по сей день призыв к власти — соблюдать свои законы. Если мы вспомним, что одно из первых определений понятия "образование", данное историком Гердером в XVII веке,— это "возрастание к гуманности", становится ясна прямая связь культурного уровня большинства оппозиционеров с запросом на соблюдение прав человека. Все, кто честность не ценил, с легкой руки Солженицына были переименованы из людей образованных в "образованщину".
При этом, точно так же как и у нынешних митингующих, одним из удовольствий советских диссидентов было элементарное общение друг с другом. Это общение, по мысли исследователей, никакое не баловство, а социальный процесс, проникнутый вдохновляющей исторической целью. Оно работало на создание так называемых милье, то есть особых публично-приватных сред, где независимым людям комфортно существовать, где есть "чувство плеча" и возможен диалог. Милье - прелюдия гражданского общества.
Несмотря на замкнутость диссидентского движения, влияние его идей распространялось далеко за рамки интеллигентских кругов.
— В определенный исторический момент запрос на независимость, всегда существовавший в элитах, становится понятен многим,— считает социолог, участник диссидентского движения Леонид Блехер.— Тогда проявляется особый диссидентский дух времени. Например, "цеховики" в массовых слоях общества — тоже своего рода диссиденты. Пусть их волновали сугубо материальные вопросы, эти люди принадлежали к характерно оппозиционному типу личности, которая все решает сама и которая немыслима в рамках системы.
Стоит ли после этого удивляться, что сегодня, когда "человек экономический" стал еще и образованным, а нередко — образованным за рубежом, ряды оппозиции пополнились предпринимателями и управленцами: завершился процесс идейного самоопределения советских нелегальных бизнесменов.
Остается нерешенным, впрочем, ключевой вопрос, на который пытаются ответить социологи, анализируя диссидентские движения в России,— о возможности их диалога с системой. Учреждение земств Александром II — один из немногих примеров, когда власти удалось на время занять оппозицию созидательной деятельностью. Впрочем, разочарование в работе на местах привело к новой волне радикализации и так и не дало примера, когда бы диссиденты меняли систему, не взрывая ее изнутри.