"ДНК моих машин — я сам"

Основатель марки MB&F Максимилиан Бюссер побеседовал с Машей Цукановой.

— Как вы находите мастеров для новых проектов?

— Я 21 год в часовом деле, знаю каждого и сотрудничал с самыми выдающимися мастерами, поскольку все они субподрядчики больших марок. Но если человек мне не нравится, я не буду работать с ним, даже если он идеально делает свою работу. В конце концов, марка называется MB&F — Макс Бюссер и друзья. Я работаю только с друзьями. Меня часто спрашивают, как моя компания умудрилась продержаться шесть лет практически без денег, без инвесторов и акционеров, притом что вся прибыль моментально реинвестируется в следующие проекты. Все только потому, что я работаю с удивительными людьми. Все они зарабатывают достаточно денег, выполняя заказы больших марок, так что им нет нужды работать со мной, но они гордятся нашим сотрудничеством. Гордость всегда подстегивает похлеще денег. Я горжусь своим делом, мои коллеги гордятся им — так мы живем и развиваемся.

— От кого исходит идея новой машины?

— Первичный замысел всегда мой. Я делаю наброски и показываю их дизайнеру Эрику Жиру — он сейчас звезда часового мира. Вместе с ним мы разрабатываем трехмерную модель. Потом я встречаюсь с инженерами и часовщиками, которые обычно падают со стула от увиденного. Через три-четыре недели, придя в себя, они приходят и докладывают, что могут сделать, что выполнить не в состоянии и что готовы предложить взамен. Это диалог. Одну из самых вдохновляющих фраз сказал Гюнтер Блюмлайн, мой ментор из Jaeger-leCoultre, где я начинал карьеру: "Кретивность — не демократический процесс". Говорят, если бы лошадь создавали толпой, получился бы верблюд. Я диктатор, но выслушиваю все идеи, принимаю некоторые и отвергаю остальные.

— Это означает, что вам приходится жертвовать некоторыми идеями?

— По техническим причинам — да. В идеале мой "самолет" HM4 Thunderbolt был бы на 100% прозрачным. Но сегодня не существует оборудования, которое выточило бы фигуру из такого куска сапфира. Уже один использованный нами блок требует 185 ч — то есть месяц на изготовление. Вы закладываете в аппарат блок сапфира, и очень медленно, снаружи и изнутри, робот вытачивает его. Все говорили нам, что это невозможно, но, в конце концов, мы нашли производителя, который взялся сделать эту деталь. Может быть, через десять лет из сапфира можно будет вырезать весь корпус. Нашу новую LH1 я бы предпочел видеть значительно более тонкой, она была бы элегантнее. Но я вынужден был пожертвовать тонкостью, иначе нельзя было совместить все детали и добиться выносливости. Сократив 2 мм высоты, я обрек бы каждые вторые часы на поломку. А потерю качества я позволить себе не могу, ведь на часах стоит мое имя. За последние пять лет мы продали около 650 машин и получили назад на ремонт менее 10 — это отличные цифры.

— Возможно, это потому, что покупатели их не носят?

— Удивительно, но нет. Все клиенты, которых я знаю, носят их. Если ты покупаешь MB&F, то протестуешь против системы, говоришь миру, что тебе наплевать на его суждения. Patek Philippe и Breguet — это Ferrari и Lamborghini, выпускающие тысячи машин в год. А мои часы — это Pagani, делающий 20 машин в год, или Viessmann с их 150 автомобилями, собранными вручную. И тот, кто ездит на Pagani, очень горд тем, что у него не Ferrari. И точно так же, как мои часы, эти машины покупают не для того, чтобы прятать в гараже.

— К вашим часам применима какая-либо классификация?

— Единственная классификация — все это машины. Меня спрашивают, когда я сделаю женские часы, но я никогда не сделаю женские часы, потому что не делаю мужские. Я создаю машины, и те, кому они нравятся, их покупает. Мы даже часов не делаем, потому что показывать время (хотя они делают это с большой точностью) — не суть важно. Они практически не поддаются классификации.

— Почему всегда два циферблата?

— На этот вопрос у меня нет ответа. Это не специально. Основывая MB&F, я дал себе слово, что никогда в жизни не использую понятие ДНК. Все часовые марки носятся со своей ДНК как с писаной торбой, а мне, наоборот, нужна свобода каждый год создавать что-то радикально новое. Хочу творить, что пожелаю. Но вот я рисую, рисую, рисую — и почему-то всегда получаются два циферблата. Каждый раз, когда я пытаюсь сконцентрироваться на одном циферблате, он раздваивается. Это не преднамеренно. И в конце концов я понял, что в моих работах все-таки есть ДНК — это я сам. От этого никуда не деться. MB&F — моя автобиография. Я пишу свою историю, это моя психотерапия, я возвращаюсь назад, изучаю свое детство, которое долго считал несчастливым и ненавидел. Это мой способ воссоединиться с тем одиноким ребенком и превратить грустную историю в прекрасную. Благодаря моему детскому одиночеству и фантазиям, в которых я жил, сейчас я очень счастливый человек.

— Если вы — ДНК MB&F, означает ли это, что компании не станет, когда вы отойдете от дел?

— Не думаю. Когда умерла Коко Шанель, Карл Лагерфельд стал сердцем Chanel. Талантливый создатель сможет интерпретировать мои идеи в рамках, которые я задам. Впрочем, я могу вас заверить, что намерен сам заниматься MB&F еще долгое время — это моя жизнь.

— С чем, кроме двух циферблатов, придется работать преемнику?

— На то, чтобы создать новую машину, уходит три-четыре года, и сейчас у нас на подходе шесть новинок. В октябре выйдет HM5, в то же время мы работаем над LM2, HM6, LM3, HM6, LM4 и HM7. Половиной занимаются инженеры, второй половиной — дизайнеры, ожидающие, когда у меня появится немного денег на их реализацию. Пока вы видели пять наших машин, и через пять лет, когда дело дойдет до десятой, всем все станет ясно. Но в то же время предельной ясности не будет никогда. Потому что, создавая, я эволюционирую, как и всякий художник. У Пикассо были разные периоды творчества, в каждом из которых он был совершенно иным. В итоге кто такой Пикассо? Художник, который развивался. HM1 — мой самый сложный проект, это мой первенец, я им восхищаюсь, поскольку впервые он позволил мне выразить себя самостоятельно, не оглядываясь на клиентов. Я смотрю на него сегодня и радуюсь, но нарисовал бы я эту машину сейчас? Нет. Моя личность меняется. И если вы создатель, ваше детище должно вас описывать. Те, кто меня сменит, должны будут осмыслить мой труд и сделать его своим, иначе это будут пустые копии, а не живые произведения. И всем, кто собирается открыть свою часовую марку, я говорю одно: не анализируйте рынок, не спрашивайте людей, чего они хотят, а покажите, из чего вы сами сделаны — только это интересно.