Захват Московии
Михаил Гиголашвили
Эксмо
Если бы было можно отделаться, сказав, что эта книга — вариант для западного рынка, где хорошо идет образ непредсказуемой и беззаконной России, эдакой блондинки-цыганки, одновременно охмуряющей и губящей неискушенного иностранца, то все было бы просто. Но Михаил Гиголашвили делает свой роман таким трудным в смысле как раз перевода на другие языки (его герой-русист изъясняется так: "Такая со мной бухта-барахта... Хочу ваш совет слышать... услышать. Помощь надо, блин-блинский... Реально!"), что заподозрить его в таком совсем невозможно.
Так что это просто неудача. И это ужасно жалко, потому изданный у нас два года назад роман "Чертово колесо", поражал непохожестью и свободой и давал надежду на то, что у этого автора может и дальше так получаться.
В "Захвате Московии" — не получается. Не получается по всем линиям. Начиная с вплетенного в повествование сюжета из времен опричнины, нужного только для того, чтобы показать, что разухабистая жестокость и беззаконность есть для России естественный и древний способ существования. И заканчивая фигурой главного героя: приехавший в Россию в двухтысячных немецкий филолог по кличке Фредя — это такой конструкт европейца-чистоплюя, что сочувствовать ему не получается совсем. Кроме того, к середине книги он успевает так надоесть своим лепетом ("Потолок в водяных оводьях...нет, поводьях или разводьях?"), что идея отечественного криминально-милицейского мира его слегка поунять не кажется такой уж неоправданной.
Сам же этот мир ларьков с паленой водкой, проституток, лиц кавказской национальности, коррумпированных чиновников и играющих в шахматы пенсионеров ничем принципиально не отличается от того, что уже представлено в массе книг и фильмов — из тех, что недотягивают до Пелевина или Балабанова. Некоторое разнообразие и даже остроту всему этому могла бы придать выведенная автором с просторов интернета в реальность боевая группировка "граммар-наци". Но, очеловечившись, они у него по сути оказались ничем не отличными от настоящих скинхедов. Так что непонятно, чего было с ними и затеваться.
Верлибры
Вениамин Блаженный
Минск, Новые мехи
Умерший в 1999 году минский поэт Вениамин Блаженный (Айзенштадт) издан за последние 20 лет во вполне приличном объеме, но до сих пор не до конца открыт. В истории русской литературы эпохи после репрессий и блокады он, может быть, больше всего подходит под миф о проклятом поэте: много сидевший по психбольницам автор по сути одного нескончаемого, 60 лет писавшегося текста — молитвы-поругания Господу и его миру, плача обо всех погибших существах (животных больше, чем людях) и о себе едва живом, переходящего в даже сейчас удивляющую сексуальную исповедь. В этой книжке представлена довольно небольшая часть его наследия — тексты, написанные свободным стихом. С верлибром Блаженный начал экспериментировать в 1940-х, в следующие десятилетия прибегал к нему очень редко, и только с конца 1980-х сделал более-менее постоянной формой своих стихов. С этими текстами — необычная история. При том, насколько впечатляет в них новаторское усилие (особенно в тех, что написаны в 1940-е, практически в литературном вакууме), верлибры Блаженного более легки, чем его традиционные стихи. В них он будто бы позволяет себе говорить гораздо свободнее (в соответствии с названием формы). Обычная для его стихов невыносимая речь почти безумного трагического героя становится просто разговором о тех же вещах человека с обостренным чувством боли жизни. "Годы, // Незримые существа с засученными руками палачей, // Превратили меня в ветхий мешок, // Из которого торчит то осколок какого-то стихотворения, // То, простите, вовсе неописуемое — // Назовем это ущербной ложкой".
Угрино и Инграбания
Ханс Хенни Ян
Kolonna Publications — Митин журнал
Среди классиков немецкого модернизма Ханс Хенни Ян — в России один из самых малоизвестных. Хотя он в конце 1950-х приезжал в Советский Союз участвовать в какой-то писательской конференции, и, казалось бы, уже тогда могли что-то перевести, первая его книжка на русском, роман "Это настигнет каждого" в переводе Татьяны Баскаковой, вышел год назад. Сейчас она же составила и перевела большой сборник его ранних вещей 1910-20-х годов: пару незаконченных романов, несколько пьес и эссе, фрагменты из дневников. Большинство текстов Яна — обрывки его гигантских замыслов, иногда страниц на десять, иногда — на тысячу, но это — всегда лишь малая часть, свидетельство ненаписанного. Тем не менее тексты эти с литературной точки зрения очень важные: Ян кажется одной из центральных фигур немецкого модернизма в смысле не масштаба, а завязывания в один узел линий Музиля, Гессе, Деблина, Брехта, Тракля и еще многих довольно далеких друг от друга авторов. В прозе Яна — еретические откровения, тонкий гомоэротизм, модернистское утопическое рвение, вроде бы вполне ожидаемые вещи, но выступающие в страннейшем преломлении почти что дневника, кропотливого писания не для чужих глаз. Его так и читаешь — скорее не как художественную литературу, а как документы невероятно талантливого, немного болезненного, неудержимого сознания.
Проблема Спинозы
Ирвин Ялом
Эксмо
Роман о странных сближениях известнейшего американского писателя и психотерапевта-экзистенциалиста. Главные герои — великий еврейско-голландский философ и интересовавшийся философией рейхсляйтер Альфред Розенберг, один из главных идеологов нацизма, казненный в Нюрнберге. Спиноза и Розенберг поочередно раскрывают себя в своего рода психотерапевтических беседах с доверенными лицами — вымышленными Яломом персонажами Франку Бенитешем и Фридрихом Пфистером. Действие в общей сложности охватывает время от 1656-го до 1945-го года.
Троесловие: Сань-Цзы-Цзин
СПСЛ — Русская панорама
Главная книжка, по которой китайские дети учились читать с XII века и до сих пор. 124 строчки, каждая — из трех иероглифов ("Сань-Цзы-Цзин", собственно, значит "Канон трех иероглифов"), каждая содержит важные знания об устройстве Китая и мира вообще и о том, каким должен быть достойный ученик. Сам текст — совсем небольшой, большую же часть книжки занимают подробнейшие комментарии переводчика — известного китаиста Юрия Галеновича. "Шелковичный червь производит // шелковую нить, // пчела дает мед. // Если ты, человек, не учишься, // то оказываешься хуже животного".
Василий Аксенов
Дмитрий Петров
Молодая Гвардия
Из всех писателей своего поколения Аксенов сейчас, кажется, канонизируется стремительнее всех. Переиздают его романы, несколько месяцев назад вышла мемуарная книга Александра Кабакова и Евгения Попова. Почти сразу после нее появилась массивная "ЖЗЛ-овская" биография. Ее автор Дмитрий Петров — журналист, довольно заметная фигура русского пиара (в том числе и политического) и писатель, наследующий аксеновской манере.
Доктор Сакс
Джек Керуак
Азбука
Автору "В дороге" в этом году 90 лет, в связи с чем в Америке выходят целых две экранизации, а здесь — до сих пор не переводившийся роман, который сам Керуак называл своим любимым. "Доктора Сакса" он писал, живя в 1952 году в Мехико, в квартирке Уильяма Берроуза. Это, в общем, милая битническая безделица: воспоминания о детстве автобиографического персонажа по имени Джеки Дулоз переплетаются со сновидением о противостоянии таинственного волшебника Доктора Сакса и огромного змея, намеревающегося устроить конец света.
Вы находитесь здесь. Карманная история Вселенной
Кристофер Поттер
Corpus
Одна из самых известных британских научно-популярных книжек последних лет — на самом деле не то чтобы "карманная", разве что по сравнению с описываемыми в ней вещами. Кристофер Поттер пытается объяснить, что, собственно, такое "Вселенная", пересказать основные теории ее возникновения и эволюции от Аристотеля до сегодняшнего дня, а также доказать, что человеку все же необходимо учитывать эту большую и вроде невидимую вещь в своей повседневной жизни. Написано об этом, конечно же, очень много, но внятная книжка — не лишняя.