Искусство в России — это искусство исполнительское
Екатерина Ъ-Деготь
Эрнст Неизвестный, который на этой неделе титаническим усилием ввел себя в поле зрения средств массовой информации (подарив ООН свою очередную плохую скульптуру), воспользовался случаем и сделал несколько фундаментальных высказываний о культуре. Отстаивая ее необходимость даже в небогатой стране, он заявил, что "в самые тяжелые времена люди пели, танцевали, исполняли ритуалы". Под "тяжелыми временами" у нас обычно принято понимать сталинские, и если только Неизвестный не имел в виду первобытное общество и танцы вокруг туши убитого мамонта, то, очевидно, речь о них.
Ритуалов тогда, действительно, было много: партийные чистки и пионерские линейки, вступления в октябрята и комсомольские субботники. От песен в самом деле ломились радиоприемники, от танцев — фильмы. Почему в своем понимании культуры бывший нонконформист обращается к тоталитарному идеалу единодушия и коллективного экстаза — вопрос; но нельзя сказать, чтобы ответ на него был так уж ошеломителен. Никакие отсылки к золотому веку всеобщего советского счастья сегодня не удивляют: трудно сказать, кто теперь понимает культуру каким-то иным, не тоталитарным, образом. Впрочем, двинемся дальше.
Во второй своей фразе Неизвестный сказал буквально следующее: культура — вещь недорогая. Тут лексика предательски вынесла его в пространство знаменитого анекдота про Брежнева и Врубеля. Выставка Врубеля как раз вчера открылась в Третьяковской галерее, но это, пожалуй, наиболее случайное из многих исторических совпадений этой недели. Главное состоит в следующем: тема "властитель перед картиной", на которую и создан бессмертный анекдот, навеяна известным эпизодом Манежной выставки 1962 года, когда Хрущев ругнул художников "пидарасами"; а 1 декабря этой выставке и этому высказыванию (одним из объектов которого был как раз Эрнст Неизвестный) исполнилось ровно 35 лет.
Почти в день юбилея, опять-таки вчера, в Манеже открылась новая большая экспозиция. Она называется ярмаркой "Арт-Манеж", но по духу напоминает старого типа коллективный смотр достижений и невольно побуждает к сравнению с прежней. Сравнение непонятно в чью пользу — видимо, в ничью: опять все интересное и, не побоюсь этого слова, хорошее показано на втором этаже, где и разворачивалась схватка Хрущева с художниками, а в основном зале — такое барахло, хоть святых выноси. Правда, все же утекло 35 лет, так что для хорошего в Манеже открылся лишний (третий) этаж, которого в хрущевские времена не было. Сегодня там представлено очень приличное неофициальное искусство из коллекции Евгения Нутовича и отдела новейших течений Русского музея.
Наконец — снова вчера — в Центральном Доме художника был представлен совсем уж современный проект — проект оформления Гостиного двора. Этот плод долгих и целенаправленных усилий галериста Гельмана по продвижению авангарда во власть заставляет вспомнить, что сутью и причиной манежного конфликта 62-го года было не только невежество и дремучесть власти, но, скорее, желание художников ей понравиться; просто одним это тогда удалось, а другим — нет. Сейчас можно считать доказанным, что манежный скандал был провокацией Союза художников, который решил таким образом избавиться от конкурентов — "опстракционистов" и изолировать их навсегда. Сейчас нынешние конкуренты официального искусства одержали на территории Гостиного двора локальную победу; но то, что они хотели ее одержать, хотели бороться за власть, свидетельствует о том, что мы опять на стадии Манежа 62-го года.
Как известно, через двенадцать лет после Манежной последовало другое знаменитое событие из истории художественного движения — "Бульдозерная выставка" 1974 года; она была столкновением искусства уже не лично с разъяренным генсеком, а с безличной машиной государственного контроля, воплощенной КГБ и собственно бульдозерами. Художники противопоставили этой машине более передовую — машину средств массовой информации — и потому выиграли. История с "Бульдозерной" разворачивалась в волнах media — телефонные разговоры художников прослушивались КГБ, выставку запрещали, но информация об этом мгновенно распространялась по каналам западных информационных агентств, возвращалась в КГБ по радио и ситуация вновь менялась в пользу художников.
Манежная история принадлежала более архаической, дотехнологической, шекспировской прямо эпохе — набычившийся Неизвестный рвал на себе рубаху, а Хрущев, по воспоминаниям современников, плевался и издавал вопли — как критического характера ("всех исключить", "на лесозаготовки" и "говно"), так и характера примирительного ("вы лысый, и я лысый" и "из рабочих — это хорошо"). Кроме того, Хрущев, несомый потоком свободных ассоциаций, пенял Фурцевой, что по радио все джазы да джазы, а где же наши русские народные песни? (Что после этого в течение двух месяцев передавали по радио, объяснять, вероятно, не нужно.) Для тех, кто знаком со стилем поведения и мышления московского мэра, все это близко и знакомо. Собственно, за это его и любят. Живой, говорят, человек. В общем, Манеж Манежем. И власть, и художники на той стадии. Власть, конечно, сидит на ней крепче.
12 декабря, напомню, должно быть объявлено о том, кто станет лауреатом Президентской премии. Собственно, насколько мне известно, решение конфиденциально принято: в области изобразительного искусства премию получит 90-летний Дементий Шмаринов — чуть ли не последний оставшийся в живых ветеран сталинского официального стиля, автор помпезных, подробных, в духе XIX века, иллюстраций к "Дубровскому", "Войне и миру" и "Петру I". Вероятно, комиссия решила, что лучше дать этому Петру, чем Петру Церетели. Во всяком случае, единственно достойная кандидатура в списке — Ильи Кабакова — была отвергнута единодушно. Очевидно, члены комиссии такого художника не знают, а "Войну и мир" в 1953 году все читали и картинки помнят.
Недавно мне пришлось написать фразу "неофициальное искусство и было нашим единственно подлинным искусством", на что коллега, по долгу службы читающий меня постоянно и внимательно, отреагировал с несказанным удивлением — разве мы теперь считаем так? Поскольку я всегда считала так, о чем и пишу уже несколько лет, пришлось сделать для себя вывод, что, видимо, обычно я выражаюсь недостаточно ясно. Так что, подавляя брезгливость к дидактическому высказыванию, скажу следующее. Давать Президентскую премию Дементию Шмаринову — все равно что давать ее писателю Бабаевскому за роман "Кавалер Золотой звезды". Если комиссия приписывает президенту такие сталинские вкусы, то она оказывает ему услугу весьма скверную.
Изобразительное искусство не балет, где есть "классический танец" и "современный". Кроме современного искусства, не существует другого: остальное — или в музей (если сделано примерно до 1948 года — трижды правы таможенные правила вывоза антиквариата), или, извините, на свалку. С балетом разница в следующем: можно до сих пор танцевать постановку Петипа и срывать аплодисменты, но нельзя до сих пор рисовать одну и ту же картину Репина. Исполнительское, понимаете ли, искусство.
Но, похоже, у нас именно так изобразительное искусство и понимается: не как мыслительная деятельность, но как деятельность копииста (не слишком, правда, смиренного). Например, в Академии художеств ныне отмечают совсем другой юбилей: 35 лет с того дня, как в советских художественных вузах возродилась дисциплина копирования. Даже выставка копий открылась. А художники, готовые расписать храм Христа, за свои копии с Васнецова и Бруни требуют, как известно, по полной творческой ставке (оттого-то и смета скандально велика). Хотят, можно сказать, получить за концерт: споют нам, станцуют Васнецова, совершат ритуал. Вот и будет у нас культура.