"Шолохову купили разных предметов из ширпотреба"

75 лет назад, в апреле 1937 года, после ареста бывшего главы НКВД Генриха Ягоды оказалось, что на содержание наркома и его близких тратились огромные казенные средства. Обозреватель "Власти" Евгений Жирнов разбирался в том, кто и за какие заслуги пользовался благами карательного ведомства.

"Раскрыть гнуснейшее лицо Ягоды"

О том, что после поражений горе настигает побежденных, известно с незапамятных времен. А на тех, кто проиграл не в военных, а политических баталиях, оно обрушивается с особой силой. Ведь им приходится пережить не только триумф врагов, но и предательство большинства, а порой и всех близких людей. Нарком связи СССР и бывший нарком внутренних дел СССР Генрих Ягода, которого арестовали 28 марта 1937 года, не стал исключением. От него отреклись бывшие подчиненные, немедленно приступившие к расследованию его антисоветской деятельности. А те из них, кого в процессе расследования арестовывали, чтобы сохранить жизнь, собственноручно писали продиктованные следователями показания об организации Ягодой в бытность наркомом заговора против руководителей партии и правительства.

От коллег по работе этого в общем-то и следовало ожидать. Однако очень скоро от Ягоды начали отрекаться самые близкие и родные люди. Отец Ягоды вскоре после его ареста писал Сталину:

"Дорогой Иосиф Виссарионович!.. Наш старший сын, Михаил, в возрасте 16-ти лет был убит на баррикадах в Сормове в 1905 году, а третий сын, Лев, в возрасте 19 лет был расстрелян во время империалистической войны царскими палачами за отказ идти в бой за самодержавие. Их память и наша жизнь омрачена позорным преступлением Г. Г. Ягоды, которого партия и страна наделили исключительным доверием и властью. Вместо того чтобы оправдать это доверие, он стал врагом народа, за что должен понести заслуженную кару. Лично я, Григорий Филиппович Ягода, на протяжении многих лет оказывал партии активное содействие еще до революции 1905 года (в частности, помогал еще молодому тогда Я. М. Свердлову) и позднее. В 1905 г. на моей квартире в Нижнем Новгороде (на Ковалихе, в доме Некрасова) помещалась подпольная большевистская типография... Обращаясь к Вам, дорогой Иосиф Виссарионович, с осуждением преступлений Г. Г. Ягоды, о которых нам известно лишь из печати, мы считаем необходимым Вам сказать, что он в личной жизни в течение десяти лет был очень далек от своих родителей и мы ни в малейшей мере не можем ему не только сочувствовать, но и нести за него ответственность, тем более что ко всем его делам никакого отношения не имели. Мы, старики, просим Вас, чтобы нам, находящимся в таких тяжелых моральных и материальных условиях, оставшихся без всяких средств к существованию (ибо не получаем пенсию), была бы обеспечена возможность спокойно дожить нашу, теперь уже недолгую жизнь в нашей счастливой Советской стране. Мы просим оградить нас, больных стариков, от разных притеснений со стороны домоуправления и Ростокинского райсовета, которые уже начали занимать нашу квартиру и подготавливают, очевидно, другие стеснения по отношению к нам".

А брат жены Генриха Ягоды Леопольд Авербах, один из основателей Российской ассоциации пролетарских писателей, а затем генеральный секретарь Всероссийской ассоциации пролетарских писателей, арестованный 4 апреля 1937 года, в заявлении, адресованном наркому внутренних дел СССР Николаю Ежову, каялся в своих грехах и разоблачал Ягоду:

"Думаю, что именно моим троцкистским и левацким прошлым, моими навыками групповщины, моей обидой на то положение, в котором я оказался после ликвидации РАПП, и объясняется то, что Ягода установил со мной близкие отношения, то, что Ягода позволял себе в разговорах со мной явно озлобленные выпады против некоторых представителей руководства, доходя до прямой клеветы на ЦК в связи с теми справедливыми обвинениями, которые были предъявлены ему на последнем пленуме ЦК... В том, как Ягода поощрял групповую борьбу, направленную против практического проведения линии партии, явственно сказывались его антипартийные настроения в 1932-33 гг., его враждебность партийному руководству. Приезжая с Уралмаша в 1934-35 гг., я при каждой встрече замечал, что у Ягоды растут эти настроения, приобретают все более резкий характер, переходят в тон подготовки прямой борьбы с партией. Но приехав в Москву после смерти А. М. Горького в 1936 году, я был в первый момент прямо ошарашен тем, до какой степени озлобления дошел Ягода, насколько прямо начал он говорить о недоверии к нему партийного руководства вообще в связи с усилением контроля и наблюдения за НКВД со стороны секретариата ЦК в лице Н. И. Ежова, насколько стал он открыто отделять себя от партии и противопоставлять себя ей. Было ясно, что к вскрытию партией троцкистской террористической деятельности он подходил не с точки зрения извлечения определенных политических уроков, а лишь с точки зрения боязни за свое положение, за свою ответственность. Так же ясно было, что его прямо волновало неизбежное раскрытие террористической деятельности правых, с которыми он был связан еще в годы открытой борьбы правых с партией, знал, что следствием прихода в НКВД Н. И. Ежова будет его — Ягоды — разоблачение. Предвидя свое снятие, не сомневаясь в отсутствии у него какой-либо общественной опоры в стране, Ягода перешел к заговорщической форме борьбы с партией".

Как писал Авербах, Ягода пытался использовать в своих политических целях его дружеские отношения с Максимом Горьким:

"В этой его заговорщической антипартийной борьбе я нужен был ему в свое время прежде всего в его преступных попытках опоры на А. М. Горького. Он старался использовать свою связь с Горьким только для создания себе искусственного авторитета. Горький нужен был Ягоде как возможное орудие в политической игре, как надежда на помощь, как серьезное прикрытие. Здесь были расчеты на то, что воспоминания о давнем знакомстве его с Горьким могли рассматриваться всеми как свидетельство давности его революционного стажа. Он стремился быть своим человеком у Горького для того, чтобы свою собственную внутреннюю безыдейность и скудность прикрыть авторитетом связи с Горьким. Ягода всегда с волнением и неуверенностью... расспрашивал меня о том, не упоминал ли Горький в разговоре о нем, как Горький к нему относится. По сути дела, и со мной у Ягоды установилась большая близость именно после того, как я стал тесно связан с Горьким, т. е. с 1930 года. И, конечно, Ягода возражал против моего отъезда из Москвы на Урал именно желая сохранить меня как одно из средств его связи с A. M., как человека, своим отношением к нему, к Ягоде, способствовавшего и создавшего у Горького положительную оценку Ягоды. Ясно, что не только я, но и все мои литературные друзья нужны были Ягоде, особенно и прежде всего в его расчетах на Горького, в его попытках через Горького повлиять на мнение о нем, Ягоде, руководителей партии и страны, бывавших у Горького".

Свое покаяние Авербах завершил следующим образом:

"Мне ясно, какими заслуженными ненавистью и презрением покрыто сейчас мое имя как человека, бывшего столь близким к Ягоде, и в этой связи столь виновного перед партией за те преступления, в которых я был соучастником Ягоды, столь виновного перед партией за то, что я не сумел оправдать так часто оказывавшейся мне партией помощи, поддержки, заботы. Всем, что во мне было партийного, я пишу Вам это заявление, обязанный до конца и всесторонне раскрыть гнуснейшее лицо Ягоды и все известное мне о его вражеской деятельности, обязанный сделать все от меня зависящее, чтобы партия могла полностью и целиком выжечь эту гангрену, очистить советский воздух от этой мрази и вони".

"Все расходные документы сжигались"

Во время следствия Леопольд Авербах дал и показания о том, как Ягода оплачивал его услуги:

"Я действительно причастен к делу Ягоды в том отношении и потому, что на протяжении нескольких лет я, не работая в НКВД, жил на дачах НКВД, получал продукты от соответствующих органов НКВД, часто ездил на машинах НКВД. Моя квартира ремонтировалась какой-то организацией НКВД, и органами НКВД старая была обменена на новую. Мебель из моей квартиры ремонтировалась на мебельной фабрике НКВД. По отношению ко мне проводилась линия такого своеобразного иждивенчества, услужливого и многостороннего. Я понимал, что это делается не по праву, а как родственнику Ягоды, как вообще близкому ему человеку... Создавалась атмосфера всепозволенности и вседозволенности. В таких вопросах только поскользнись, и начинает действовать какая-то злая логика, из тисков которой вырваться отнюдь не легко. На примере отношения к себе я, по сути, видел, как стирается грань между своим карманом и карманом государственным, как проявляется буржуазно-перерожденческое отношение к собственному материальному жизнеустроению..."

О том же в отношении Владимира Киршона, другого руководителя РАПП и ВАПП, близкого к Авербаху и Ягоде, 23 апреля 1937 года писал Сталину заместитель заведующего отделом печати ЦК ВКП(б) Павел Юдин:

"На протяжении многих лет Киршон фактически жил у Ягоды. Принимал участие... во всякого рода пьянках. Киршон настолько завяз и погряз с Ягодой, что он сам затруднялся ответить на вопрос: что его заставляло быть столь близким к Ягоде. На это он сказал только, что он думал, что образ жизни Ягоды вполне отвечает этике ответственных советских руководителей. Щедроты и заботы о Киршоне со стороны Ягоды доходили до таких пределов, что когда Киршон поехал вместе с писателями на пленум в Минск, то на вокзале в Минске Киршона встречала группа ответственных работников НКВД, на своих машинах они увезли его в гостиницу (или дом) НКВД".

Подобное меценатство Ягоды по отношению к близким к Горькому людям ни для кого из руководителей страны не стало откровением. Однако размах трат бывшего наркома внутренних дел превышал всякие мыслимые пределы. После ареста Ягоды и бывшего начальника административно-хозяйственного управления НКВД СССР Иосифа Островского один из сотрудников АХУ Цилинский, явно пытаясь уйти от наказания, 4 апреля 1937 года доложил руководству о том, сколько средств тратилось на обслуживание Ягоды и его окружения:

"Доношу, что среди спецрасходов 1-го отделения АХУ НКВД за 1936 год имелись нижеследующие расходы. Но я должен оговориться, что цифры примерные, написаны на память, т. к. по установленному порядку все расходные документы сжигались ежемесячно после утверждения отчета и остались только акты.

По линии Ягоды

а) содержание дома отдыха "Озеро", дач: "Лиза" и Гильтищево и квартир: в Кремле, в Милютинском переулке, 9 и на Тверской, 29, как то: разные ремонты, благоустройство парков и посадка цветов, отопление, освещение, очистка пруда, ремонт и смена мебели, с 1 января по 1 октября 1936 г. 605 000 руб.

б) штат по всем точкам за 9 месяцев с 1 января по 1 октября 94 500 руб.

в) питание для дач и квартир по 50 000 руб. в месяц, а за 9 месяцев 450 000 руб.

Итого 1 149 500 руб."

Для сравнения, женщина, прислуживавшая в семье Ягоды, получала 220 руб. в месяц, что считалось в те годы вполне достойной зарплатой трудящегося.

Как следовало из рапорта Цилинского, значительные средства расходовались на содержание близких Ягоды, включая отца, утверждавшего в письме Сталину, что нарком был далек от родителей:

"Регулярно снабжались продовольствием сестры Ягоды: Эсфирь, Таиса и Роза. Кроме того, посылались периодические посылки Григорию Филипповичу, Леопольду Авербах, Леониду Авербах (отец Леопольда Авербаха.— "Власть") и Фридлянду (зять Ягоды.— "Власть") за счет 1-го отделения АХУ. Содержались и обставлялись дачи Розе и Эсфирь в Краскове, Таисе в Жуковке и Григорию Филипповичу в Жуковке. Бывали пошивки обуви и одежды.

Все эти расходы с января по 1 октября примерно составляют 145 000 руб.

Леонид Авербах имел дачу на Зубаловском шоссе вместе с Киршоном. Эксплуатация дачи полностью происходила за счет 1-го отделения АХУ, и за 9 месяцев расход составляет около руб. 20 000".

Однако и этим траты не ограничивались. На содержание Горького и его близких расходовалось:

"По линии Горки-10. По данному объекту обслуживалось три точки: дом отдыха Горки-10, Мал. Никитская и дом в Крыму "Тессели". Каждый год в этих домах производились большие ремонты, тратилось много денег на благоустройство парков и посадку цветов, был большой штат обслуживающего персонала, менялась и добавлялась мебель и посуда. Что касается снабжения продуктами, то все давалось без ограничений.

Примерный расход за 9 месяцев 1936 г. следующий:

а) продовольствие руб. 560 000

б) ремонтные расходы и парковые расходы руб. 210 000

в) содержание штата руб. 180 000

г) разные хоз. расходы руб. 60 000

Итого: руб. 1 010 000".

А к общей, уже перевалившей за 2 млн руб. сумме добавлялись расходы на дам, которые, как считалось, были в близких отношениях с Ягодой. На Надежду Алексеевну Пешкову, вдову сына Горького из бюджета НКВД ушло:

"В 1936 году куплена, капитально отремонтирована и обставлена мебелью дача в деревне Жуковка N75 для Надежды Алексеевны. В общей сложности это стоило 160 000 руб.".

Затраты на другую даму оказались существенно ниже:

"Гражданка Галл. Продукты Галл не получала, но тратилось по даче в Жуковке. Дача куплена из сумм бывшего 4 отделения АХУ за 25 000 руб. В прошлом году производились большие посадочно-планировочные работы, содержался сторож, давалось топливо и живые куры. Стоило это не менее руб. 20 000. Осенью дача переведена на имя Галл в собственность через местный совет. Помимо всего оказанного, на квартиру Галл отправлена спальня стоимостью 30 000 руб.".

"Пайки давались большие, с вином"

Но даже этим, как утверждал Цилинский, расходы не ограничивались. Кроме самых близких, нарком снабжал еще довольно широкий круг друзей. К примеру, бывшего заместителя наркома иностранных дел Льва Карахана, который в 1921 году помог ему сделать первый шаг к высоким постам и стать управляющим делами НКИД, Ягода не забывал никогда:

"Тов. Карахан состоял на снабжении все время. В его пользование была предоставлена дача на станции Быково и большая квартира в особняке по ул. Мал. Никитская, 28. Расход за продовольствие, содержание штата и дачи около 45 000 руб.".

Забота Ягоды о наркоме легкой промышленности РСФСР Константине Уханове объяснялась его близостью к Горькому и особыми услугами, которые Уханов оказывал светочу пролетарской литературы:

"Родители,— вспоминал сын Уханова Константин Чернов,— стали жить на даче в Серебряном Бору. Мама формально числилась на работе в Центральном аппарате партии, но на службе не появлялась, занималась в основном домом. К ним за город частенько наведывались гости. Каждые выходные приезжал, например, Максим Горький. И не один, а всякий раз с новой молодой пассией. Мама была крайне этим недовольна. Но как женщина, выросшая на Кавказе, не перечила мужу. Отец же обожал беседовать с пролетарским писателем".

Благодарность Ягоды Уханову, как докладывал Цилинский, имела значительные размеры:

"Нарком Уханов. Снабжался регулярно продуктами, как на даче, так и на квартире. Постоянно получала продукты его вторая жена Чернова, ей же делались пошивки обуви и одежды, ремонтировалась квартира и дача в Серебряном Бору, давалась мебель. Содержание сторожа, разные коммунальные расходы и посадка цветов на даче Уханова производились из сумм 1-го отделения АХУ. Перечисленные расходы в 1936 году достигли 90 000 руб.".

Отдельную статью расходов составляли близкие к Горькому и Авербаху или ценимые ими писатели:

"До отмены карточной системы Киршон пользовался пайками. В последнее время посылались периодические посылки и молочные продукты, за которые Киршон вносил деньги. Что касается сделанной мебели Бутырским изолятором и банкетов по случаю постановки новых пьес, то эти расходы частично оплачивались Киршоном. В 1935 году на квартире Киршона произведен ремонт стоимостью около 40 000 руб., а в прошлом году — мелкие поделки.

Писатель Афиногенов получил много мебели из Бутырского изолятора, и за счет 1-го отделения был оплачен банкет. Продуктами Афиногенов не пользовался.

Шолохову купили разных предметов из ширпотреба на сумму около руб. 3 000".

За счет НКВД обслуживался и ценимый Горьким художник Павел Корин:

"1-е отделение АХУ оплачивало аренду за особняк на Мал. Пироговской ул., 16, где живет художник Корин. Обслуживание особняка производило 1-е отделение. Бывали случаи оплаты счетов за мебель Бутырского изолятора. По линии Корина произведено расходов около 10 000 руб.".

Кроме того, как говорилось в том же рапорте, обслуживались и другие товарищи:

"На постоянном снабжении находились тт. Дейч (Совконтроль) и Шмидт О. Ю. Им пайки посылались в пятидневку раз из расчета 450-500 руб. паек, что за год составит руб. 54 000... Периодически посылки получал Катанян. Пайки давались большие, с вином, стоимостью 1000 руб.".

Зачем Отто Юльевичу Шмидту, неплохо снабжавшемуся и в качестве академика и в качестве начальника Главсевморпути, дополнительный паек стоимостью эквивалентный 20 килограммам осетровой икры, причем каждые пять дней, наверное, навсегда останется загадкой. Как, впрочем, и то, зачем Ягоде требовалось задабривать его. Но вот товарищ Дейч из Совконтроля и Катанян из Прокуратуры СССР надзирали за органами госбезопасности, а потому посылки им выглядели вполне естественно, хоть и не вполне этично.

На этом фоне расходы на высокопоставленных сотрудников НКВД смотрелись вполне невинно, хотя их размеры также могли вызвать у пролетариата приступы классовой ненависти:

"Мать Островского тоже все время снабжалась продуктами. Посылки посылались в пятидневку примерно на 400 руб. За 9 месяцев 18 000 руб.

Содержание дачи Леплевского Г. М. (нарком внутренних дел Украины.— "Власть") в Томилино производилось из сумм 1-го отделения АХУ. В 1936 году производился ремонт дачи в сумме примерно 4000 руб.

Тов. Буланов (секретарь Особого совещания НКВД.— "Власть") снабжался полностью: продукты посылались на дачу, квартиру и периодически во время поездок на рыбную ловлю. На даче все время производились большие ремонты и работы по устройству территории. В общей сложности расходы по обслуживанию Буланова за 1936 год выражаются в сумме 105 000 руб.

Снабжение Островского происходило по трем направлениям: дача, квартира и кабинет. На дачу давались большие посылки, содержался штат, сажались цветы, делались ремонты и пристройки. Квартира снабжалась продуктами, мебелью и драпировками. В кабинет давались продукты, а кроме того, иногда шелковые и драповые отрезы, заграничные пластинки и духи. Все эти расходы за 1936 год до его ухода составляют не менее 150 000 руб.".

Суммарные расходы на Ягоду и его окружение, как докладывал Цилинский, за 9 месяцев 1936 года, до снятия наркома с его поста, составили 3 718 500 руб. А если добавить к этому отнесенные им к другой категории траты на Буланова и Островского, для того времени сумма получалась астрономической — почти 4 млн руб.

И это не считая валютных расходов на прихоти наркома. Как показали обыски в его квартирах и домах, почти весь гардероб Ягоды и его близких был привезен из-за границы. А в ходе допросов арестованных "ягодовцев" установили и источники валютных поступлений. Бывший заместитель начальника Дмитлага НКВД Сергей Пузицкий 29 мая 1937 года подписал протокол допроса, в котором говорилось:

"В отношении Горба я знаю, что этот человек был очень близок к Ягоде, выполнял особые его поручения в ИНО и за границей. Ягода внешне к Горбу относился довольно холодно, а по существу все делал для закрепления Горба возле себя. Я знаю случай, когда в конце 1932 года, в момент приезда из Берлина Слуцкого, в денежном хозяйстве ИНО была обнаружена крупная растрата валюты: докладывали Ягоде о безотчетных расходах валюты, закупке разного рода вещей и проч., причем главную роль в этом играл Горб... Сумма растраты называлась тогда около 40 000 долларов. Когда вся эта растрата была обнаружена, расследование Ягода поручил Буланову. Мне точно известно, что Ягода приказал дело прекратить... Горба вызвал Ягода и сказал ему, что он его перебрасывает в Особый отдел, а в отношении дела по растратам валюты Ягода якобы сказал ему: "Неужели вы могли подумать, что я вас не защищу"".

Во время бухаринско-троцкистского процесса 2-12 марта 1938 года Ягоду обвиняли в заговоре против руководства партии и страны, попытке захвата власти, покровительстве агентам иностранных разведок и умерщвлении Горького, его сына, заместителя председателя Совнаркома СССР Валериана Куйбышева и председателя ОГПУ Вячеслава Менжинского. Вот только в его реальном преступлении — растрате огромных государственных средств — его так и не обвинили. Скорее всего, потому, что его образ жизни и вправду "вполне отвечал этике ответственных советских руководителей".