Премьера телевидение
3 и 4 марта по телеканалу "Россия 1" показали четырехсерийную картину "Белая гвардия", снятую режиссером Сергеем Снежкиным по сценарию Марины и Сергея Дяченко. АННЕ НАРИНСКОЙ показалось, что этот фильм имеет больше отношения к теперешней общественно-политической ситуации, чем к роману Михаила Булгакова.
Сам факт премьерного показа этого сериала в уикенд выборов заставляет искать в нем политическую и — даже больше — конкретно охранительную подоплеку. Такой предубежденный зрительский взгляд, конечно, не идет фильму на пользу, так что его создателям вроде можно было бы посочувствовать. Хотя, честно говоря, для того, чтобы отыскать в нем такие аллюзии, как-то особенно надрываться не приходится. Вообще-то единственное идеологическое содержание, которое там можно найти, лежит на поверхности и всячески предъявлено зрителю. Оно такое: вот, была прекрасная стабильная Российская империя, а потом всякие там начали раскачивать лодку, и смотрите сами, что получилось.
Сведя сложное произведение к такому незамысловатому месседжу, создатели фильма совсем потеряли собственно Булгакова. В том, что происходит на экране, нет ни намека на его интонацию — на ту смесь сочувствия и иронии, c которыми автор относится к своим героям. То есть там вообще нет того, что держит кровавое вроде бы повествование на его неповторимой камерной ноте, того, что, собственно, превращает набор событий и разговоров в именно этот роман.
У Булгакова ура-монархизм Алексея Турбина и его друзей — такой же благородный самообман, каким до того были народнические заигрывания благополучных социалистов. В разговоре с полковником, спрашивающим, "не социалист ли он, как все интеллигентные люди", Турбин, отвечающий, что нет, не социалист, а монархист и что даже не может выносить самого слова "социалист", лучше только потому, что, во-первых, говорит назло, а во-вторых, выступает на стороне жизненно и исторически проигравших. В романе эта сцена — про чувства, а не про убеждения. В кино же Константин Хабенский произносит свою реплику с выразительностью пионера-героя, противостоящего полицаю, превращая весь эпизод в пафосно-декларативный.
И так все (некоторое разнообразие вносит разве что шуткующий Мышлаевский в исполнении Михаила Пореченкова, который в начале радует произнесенным с экрана словосочетанием "богоносный хрен", но потом тушуется). Знаменитая сцена с рассказом об "ожившем" императоре ("Портьера раздвинулась, и в зал вошел наш государь. Он сказал: "Поезжайте, господа офицеры, на Украину и формируйте ваши части. Когда же настанет момент, я лично стану во главе армии и поведу ее в сердце России — в Москву" — и прослезился") и исполнением "Боже, царя храни" из трагикомедии здесь превращается в трагедию просто, так что восклицание Турбина "Мы теперь научены горьким опытом и знаем, что спасти Россию может только монархия!" звучит до того по-лозунговому серьезно, что кажется даже отчасти неуместным в дни, когда запрещена агитация.
Булгаков как он есть создателям фильма, видимо, показался как-то чересчур легковесен. Действительно — обещал про "Белую гвардию", а сам про "бронзовую лампу под абажуром, лучшие на свете шкапы с книгами, пахнущими таинственным старинным шоколадом", про разговоры, пение и перешептывание. Что ж, в экранизации этот недочет исправлен. Там в соответствии названию все больше про войну, шинели, сборы, коней, пулеметные очереди, про полные решимости и вообще всяческого героизма лица.
Фото: Телеканал "Россия"
На этом фоне совсем теряется тот воспетый в романе теплый уют (переданный, кстати, Владимиром Басовым в старой телепостановке "Дней Турбиных"), который — по Булгакову — и есть единственное, что может противостоять разрушению. Такие мещанские идейки создателей фильма явно не устраивают, так что никакого тебе "Турбин проснулся со стоном, услышал храп Мышлаевского из гостиной, тихий свист Карася и Лариосика из книжной. Вытер пот со лба, опомнился и слабо улыбнулся" в конце, а наоборот — разметанные по заснеженной мостовой ноты, буря и герои, усланные сценаристами скитаться кто на Дон, а кто на Днепр.
Вообще, то, что сделано с героями в конце этого телефильма, кажется поразительным во многих отношениях, и уж во всяком случае, в смысле зашкаливающей какой-то безвкусицы. Там практически без предупреждения роман "Белая гвардия" становится рассказом "Я убил". Так что Алексей Турбин, который хоть и выражает по ходу фильма достойнейшие взгляды, но все же как-то без дела мается, может наконец-то проявить себя героически и прикончить страшного петлюровца, а потом, еле контролируя вожделение, наброситься на Юлию Рейсс (в оригинале: "Вы мне милы,— прошептал Турбин.— Позвольте мне прийти к вам еще"). А таинственный (в романе) большевик (в экранизации) Михаил Шполянский в исполнении Федора Бондарчука, явно получившего сверхзадачу играть нечто воландоподобное, материализуется ниоткуда со словами "Я дарю тебе эту женщину".
Все это Булгакову, кажется, могло присниться в сновидении куда более страшном, чем те, которые он даровал своим героям в конце этого романа. Но сомнительно, что даже в таком сне ему могло бы привидеться, что из его романа сделают литературную версию предвыборной газеты "Не дай бог".