Бессовестная еда

"Мясо"

Джонатан Фоер

М.: Эксмо, 2012

Название книги Джонатана Фоера — "Поедание животных" в оригинале, "Мясо" в русском переводе — может сбить с толку. Легко решить, что это подробная защита вегетарианства — а о вегетарианстве почти у каждого взрослого человека уже есть свое мнение, и с какой стати его вдруг менять. Но эта книга о другом — она о промышленном животноводстве, которое дает 99% мяса, производимого в США. Задача Фоера — не отвратить людей от мясоедения, но убедить их отказаться от мяса, произведенного промышленными фермами, а откажутся ли они от него в пользу "этического мяса", произведенного малыми фермами, или в пользу вегетарианства,— это уже их дело. "Наша пища сегодня рождается из страдания; когда мы едим мясо с промышленной фермы, то питаемся буквально пытаемой плотью". Если прочитать его книгу, то эти слова покажутся не риторическим преувеличением, а точным описанием положения дел.

Фоер строит текст из самых разных элементов: статистических данных, свидетельств работников ферм, отчетов комиссий, собственных воспоминаний — и строит очень умело. Так же сложно и многосоставно были устроены два его романа — "Полная иллюминация" (о холокосте) и "Жутко громко и запредельно близко" (о теракте 11 сентября),— но их многие упрекали в вычурности и претенциозности, а в новой книге ни позы, ни претензий нет. Он пишет точно, дельно и умно, но не претендует при этом на отстраненную объективность — мол, я вам изложу факты, а вы решайте сами. Фоер не скрывает своего желания убедить, но он действительно убеждает читателя, а не манипулирует им.

Фоер начинает с разрыва внутри современной культуры — традиция и личный опыт говорят человеку, что животное не вещь, а агроиндустрия обращается с животными именно как с вещами. Животным меняют генетику, пичкают лекарствами, причиняют мучительную боль — корпорации заявляют, что массовое производство дешевого мяса иначе невозможно, что только так американский фермер может накормить весь мир, и общество с этим смиряется. Фоер подробно и наглядно описывает чудовищные условия, в которых живут и умирают животные на промышленных фермах. Бройлеры испытывают постоянную боль; сидящие в тесных клетках свиноматки покрыты ранами; коровы чувствуют, когда с них снимают шкуру. И это тот случай, когда наглядность и подробность описаний нужна не для праздной игры на читательских нервах, а для того, чтобы читатель не мог сказать, что он не знает, что именно происходит за стенами современных ферм.

Жестокая реальность современного животноводства прикрыта традиционными идиллическими образами фермерства — "поля, амбары, тракторы, животные", словами "органический", "здоровый", "естественный". И хотя "влиятельные лица в промышленном фермерстве знают, что их модель бизнеса зависит от потребителей, которые не могут видеть то, что они творят", главную роль тут играет не корпоративная закрытость, а нежелание самих потребителей знать — точнее, нежелание осознавать имеющееся у них знание и что-то решать по этому поводу. На самом деле все все знают. Об аде, в котором живут составляющие современный рацион животные, написаны книги, сняты фильмы, все это знание доступно — но для большинства остается как бы в приглушенном виде. "Мы знаем, что если кто-то предложит нам посмотреть фильм о том, как производят мясо, которое мы едим, это будет фильм ужасов. Вероятно, мы знаем больше, чем можем допустить в сознание". Превратить полузнание в знание, поставить человека лицом к лицу не с фактами, а с его уже имеющимся, но не признанным знанием — вот в чем задача книги. Поэтому тут и нужен был не просто умелый сочинитель нон-фикшна, а настоящий писатель, то есть человек, умеющий работать с сознанием читателя. И у Фоера эта работа получается хорошо.

Может быть, настолько хорошо, что его книга приведет к реальным переменам. Сам Фоер надеется именно на это, поскольку верит в силу личного выбора — "выбор зеленого листка или живой плоти, промышленной фермы или семейной фермы сам по себе не изменит мир, но он учит нас самих, наших детей, наши местные сообщества, наше государство предпочитать совесть, а не легкие пути" — и приводит в пример борьбу с расизмом, с рабскими условиями труда сельскохозяйственных рабочих и другие успешные гражданские движения в США, которые тоже начинались с поступков отдельных людей.

Но ясно при этом, что вся его проповедь обращена к жителям "первого мира". "Этичное мясо" дороже промышленного, поэтому "предпочесть совесть", подняться на новую ступень гуманности и перейти на новую диету сможет только "золотой миллиард", а незолотые миллиарды по-прежнему будут есть мясо пытаемых животных. Отказ от промышленного мяса, так же как отказ от курения, станет еще одним признаком, по которому можно будет отличить человека из "первого мира" от людей из других миров. Так что для жителей не первого мира, которые стараются жить по стандартам первого, книга Фоера может стать просто учебником снобизма, откуда они узнают еще один способ, как мыслями и диетой отличаться от отсталых сограждан. Но может стать и учебником того, как не закрывать глаза на то, что творится рядом с тобой за не так уж плотно закрытыми дверьми.

"Мадлон"

Владимир Казаков

СПб.: Гилея, 2011

Умерший в 1988 году Владимир Казаков был одной из самых необычных фигур московского андеграунда. Принадлежа вроде бы к поколению шестидесятников, он делит с ними биографические обстоятельства, но сущностно не имеет ничего общего. Младший друг Алексея Крученых, прямой последователь Хлебникова и обэриутов, Казаков писал всю жизнь, по сути, одно загадочное произведение, притворявшееся то стихами, то абсурдистскими пьесами, то философической прозой, удивительно напоминающей Мориса Бланшо, о котором русский писатель вряд ли даже слышал.

В поставангардной прозе и поэзии 20-30-х был важный момент мистического спасения в литературу и литературой от смертельного советского мира. Тексты Казакова 60-80-х написаны как бы по ту сторону этого уже свершившегося ухода. Их действие всегда разворачивается в абсолютном могильном зазеркалье. Но оттуда — из зеркала — брезжит грозное и восхитительное наступление слов обратно на "реальность".

В отличие от большинства андеграундных классиков, Казаков не имел вокруг себя литературной компании, был практически изолирован. Как писателя его открыли немецкие слависты, а у нас толком заметили только в начале 90-х. Новый сборник состоит в основном из не публиковавшихся ранее, не совсем центральных вещей. При этом для знакомства с писателем эта книжка идеальна. Казаков — не из тех, кого можно читать сразу помногу. Тут же всего десяток текстов, к тому же почти половину сборника занимают впервые опубликованные репродукции картин и коллажей Казакова. В этом альбомном пространстве его стихи и проза существуют очень органично. Головокружительное стремление казаковских текстов из самой глубины литературности за ее границы получает в присутствии живописи как бы новое ускорение.

"Кубрик"

Джеймс Нэрмор

М.: Rosebud, 2012

Среди выдающихся режиссеров ХХ века Стэнли Кубрик кажется одним из самых недоступных. Он неохотно давал интервью, не пускал журналистов на съемочную площадку и комментировал свои фильмы разве что в пояснительных записках киностудиям. Поэтому возникает искушение сделать это за него. О Кубрике пишут много, но книга англичанина Джеймса Нэрмора из недавних — пожалуй, самая старательная. Это — подробный разбор всего творчества режиссера, как будто тщательно записанный университетский спецкурс. Важнейшей чертой Кубрика для Нэрмора становится его невписанность в кинотрадицию. Вроде бы артхаусный режиссер, он начинал до артхауса и счастливо его миновал. Единый подход к Кубрику создается не так просто, и Нэрмор ищет ключи к его творчеству в разных местах: в традиции европейского модернизма и "венской школе", в раблезианском гротеске и фрейдистском черном юморе. Этот подход литературен и отлично подходит режиссеру, первые сценарии для которого переписывал из второсортных триллеров известный автор нуара Джим Томпсон, а последний большой фильм и вовсе был снят по новелле Артура Шницлера. "Холодный модернизм" Кубрика, считает Нэрмор, от фильма к фильму выстраивается из конфликта разума с подсознанием. Только разум никогда не побеждает.

"Книга Бытия в иллюстрациях Роберта Крамба"

М.: Карьера Пресс, 2012

Эта книжка — парадоксальный артефакт, нечто вроде детской Библии для взрослых. Не очень известный художник Роберт Крамб — важнейшая фигура позднебитнической культуры 60-х, основатель жанра андеграундных комиксов, создатель главного животного-хиппи Кота Фрица (про которого снял мультфильм Ральф Бакши), иллюстратор рассказов Чарльза Буковски и автор обложек Дженнис Джоплин. На протяжении десятилетий Крамб сохранял вполне скептическое отношение к религии (как и к прочим общественным институтам), а три года назад вдруг выпустил полную Книгу Бытия в собственных иллюстрациях. Картинки эти — конечно же, очень непочтительные: наличествующие в источнике секс и насилие присутствуют в полном объеме, а персонажи, как всегда у Крамба,— совсем не красавцы. Его ветхозаветные праведники — волосатые, большеносые коротышки (так, по мнению художника, и должны были выглядеть древние евреи). Но никакого ниспровержения религии и пропаганды научного атеизма тут, в общем-то, нет. Вместо этого — завороженность величественной историей, рассказом, не снисходящим до корректности, гуманизма и прочих сомнительных ценностей современной культуры.

"Парижская жена"

Пола Маклейн

М.: АСТ, Астрель, 2011

Повествование о парижских годах и окружении Эрнеста Хемингуэя, увиденном глазами первой жены писателя Хэдли Ричардсон. Бестселлер американки Полы Маклейн — современная вариация на темы "Праздника, который всегда с тобой" и отчасти "Автобиографии Элис Б. Токлас" Гертруды Стайн. Известная история рассказывается от лица не одного из модернистских гениев, а вовлеченной в их судьбы просто хорошей женщины.

"Потомки"

Кауи Харт Хеммингс

СПб.: Азбука, 2012

Дебютный роман американской писательницы, по которому снята недавняя драма Александра Пейна с Джорджем Клуни. Печальный отпрыск гавайской аристократии пытается справиться с потерей любимой жены, необходимостью воспитывать дочерей в одиночку и родовым имением. Помимо восторгов американской критики, самое удивительное здесь — как можно на современном материале написать роман о человеке, переживающем, что он не очень соответствует идеалам благородных предков.

"Новогодний Ugar!"

Сергей Троицкий

М.: Ад Маргинем, 2011

Нечто вроде повести, написанной Пауком, лидером группы "Коррозия металла" и человеком с самыми удивительными речевыми характеристиками в русском поп-пространстве. Рассказ о концерте переплетается с предсказаниями Апокалипсиса. По всему повествованию случайным образом расставлены слова "например" и "тащемта".

"Стихотворения"

Жан Кокто

М.: Текст, 2012

Из французских сюрреалистических классиков Жан Кокто представлен в русских переводах чуть ли не лучше всех остальных. Тем не менее новая книжка — кажется, первое выверенное издание основного корпуса его стихотворных текстов. Это — билингва, все переводы принадлежат Михаилу Яснову, одному из лучших живущих переводчиков французской поэзии: "В аромате соленых вод / Венера стоит застыв / Отара морская пьет / До дна испивает миф".