Премьера театр
БДТ имени Товстоногова показал на сцене ДК имени Горького премьеру спектакля "Время женщин". Роман букеровского лауреата Елены Чижовой перевел на сцену режиссер Геннадий Тростянецкий. Смотрела ЕЛЕНА ГЕРУСОВА.
Роман Елены Чижовой — ленинградская коммунальная сага. Три пожилые одинокие соседки воспитывают незаконнорожденную дочку бедной фабричной работницы Тони Беспаловой. Водят ее в Мариинку, учат французскому, крестят, обихаживают и, как могут, защищают от реальной советской жизни. Отдать в детский сад или какое-нибудь еще социализирующее учреждение никак нельзя: залечат, девочка не разговаривает. Все это приходится скрывать от общественников производства, где трудится Тоня. Заговорит дочка только в семь лет, после смерти матери. Но умирающая от рака Тоня успеет на смертном одре стараниями соседок зарегистрировать брак с товарищем по работе, который за Тоней вроде бы ухаживал и даже обменялся очередью на телевизор, но после проработки на женсовете предал ее самым подлым образом. А нужен брак для того, чтобы дочку не забрали в детский дом, а она осталась бы жить с соседками — Евдокией, Ариадной и Гликерией (в БДТ их замечательно играют приглашенная из "Экспериментальной сцены" Ирина Соколова, Татьяна Бедова и Екатерина Толубеева). Параллельно читатели узнают трагические, перемолотые российской историей судьбы этих женщин.
Советский стиль жизни и судьбы обитателей Тониной коммуналки переплетены в романе Чижовой очень плотно, в нем есть и обвинение времени, и детальная, любовная подробность в его описании. Понятно, что такая литературная основа вполне могла вырасти в чистой слезы мелодраматическое советское ретро. Так и поставили "Время женщин" в "Современнике".
Но Геннадий Тростянецкий поднял эту историю на уровень трагического памфлета. Истории несбывшихся женских судеб, картины коммунальной, личной и общественной жизни он вывел из реального психологического режима. Сцены заседаний женсовета, заводской жизни, хамство очередей показал как оперный абсурд. В массовых сценах заводские рабочие и профсоюзные деятели не говорят, а изъясняются оперным речитативом под живую музыку разместившегося в яме оркестрика. Пластика и гримы чуть утрированы, эксцентричны. Лидирует в этом трагикомическом хоре советского абсурда общественница Зоя Ивановна c классической халой на голове (Диана Шишляева). Работа Тони Беспаловой (эту роль в очередь играют Нина Александрова и Елена Шварева) показана пантомимой, деструктивным производственным балетом. Сцены общественной жизни простираются во всю глубину сцены, пространство в них оказывается задействовано вплоть до колосников. Люди здесь перемешаны с манекенами. Один из самых визуально удачных эпизодов, когда ряд манекенов-рабочих, выстроенный на штанкете и до того неотличимый от живой массовки, поднимается под колосники (сценография Олега Головко). В театре, кстати, обещают, что в скором времени машинерия спектакля доберет виртуозности: здание БДТ на ремонте, а на чужой сцене пока не удалось справиться со всеми техническими задачами.
Мир квартиры занимает крошечный островок, где жизнь идет совсем по другим, нормальным человеческим законам. Но за ее пределами обстановка настолько враждебная человеческой природе, что свободу и любовь покорная жертва времени Тоня Беспалова обретает только вместе со смертью. У кровати больной Тони вроде как собирается весь завод, ее навещает даже благодушный Хрущев в белой шляпе (Сергей Лосев), ласково так с ней говорит: "Вам, товарищ, теперь все можно, вы все равно умираете". В сцене регистрации брака Тонина пластика меняется, из запуганной скукожившейся гражданки в перекрученных нитяных чулках она превращается в красивую пластичную женщину, вальсирующую чуть ли не на пуантах, почти уже оторвавшуюся от земли и выходящую замуж вовсе не фиктивно, а за оказавшегося здесь же настоящего отца ее дочки, в реальной жизни пропавшего, вроде бы расстрелянного.
Время стирается, Тоня говорит уже от лица своей дочери, выращенной соседками-парками, превратившейся в успешную художницу и купившей ту самую коммуналку в их память. Но важны в финале не эти биографические подробности, а общий немой и полный драматизма хор. Оркестр играет "Здесь проходила, друзья, юность комсомольская моя", артисты рассказывают эту песню в азбуке глухонемых и обрывают текст и спектакль единственно произнесенными словами "Слушай, Ленинград!". Звучат они горько и бескомпромиссно.